Сивачев следил за ними, пока они не скрылись за домами, потом перевел бинокль на окно.
Человек в ермолке, высунувшись вперед, пристраивал к наружному краю окна третий прут и, прикрепив его, отодвинулся к своим приборам.
Сивачев увидел, как он отцепил от цилиндра черные шнурки, потом от другого прибора взял белые провода и протянул их к прутьям, после чего стал поворачивать ручку на крышке другого прибора, напряженно смотря перед собой.
Сивачев в такой же момент увидел его вчера в первый раз и теперь ждал, что вот снова поплывут светящееся шарики, приткнутся к концам прутьев и, вспыхнув, погаснут.
Так и случилось. Три шара появились в воздухе перед окном, засветились, коснувшись металла прутьев, и исчезли.
Человек в ермолке отвинтил прутья, бросил их на стол и, убрав приборы, закрыл окно.
Из вечера в вечер Сивачев смотрел на одинокое окно, светящееся на фоне черной стены, и из вечера в вечер человек в ермолке выпускал светящиеся шарики и они, совершив какое-то путешествие, возвращались назад и угасали на концах прутьев.
Что это за шарики, что это за человек, при каких опытах присутствовал Сивачев?
Он решил найти этот дом, узнать, кто живет за этим окошком и что он делает.
Но это оказалось не легко. С помощью компаса Сивачев определил направление, в каком находилось от него окошко. Затем достал план и от своего окна по румбу компаса провел прямую. Она пересекла ряд улиц, площадей и переулков и прошла далеко через Балтийский вокзал к взморью.
Сивачев отметил ближайшие улицы и переулки и в одно из воскресений отравился на поиски.
Он пересек Проспект 25 Октября, вышел на Ул. Марата и потерял нить.
Вернулся он домой раздраженный неудачей и все последующие дни с досадой думал, как иное, с виду пустое дело оказывается трудным при выполнении.
В следующее воскресенье он не мог заняться своими поисками, потому что обещал приехать к своему знакомому на дачу, но мысли его неотвязно обращались к человеку в ермолке и его занятиям.
Он застал Гришиных за обедом на террасе с почерневшими от времени перилами, с дырявым, прогнившим навесом на четырех столбах.
За столом теснясь сидели Гришины — муж, жена и дочь и их соседи по даче — Хрущов с женой.
Гришин увидал Сивачева, когда тот открывал калитку палисадника, выскочил из-за стола, скатился по трем ступенькам и весело закричал:
— А наконец-то! Как раз к обеду. Ходите, ходите!
Глаза его смеялись, губы улыбались и, схватив Сивачева за руку, он потащил его на террасу.
— Вот он, наш общий друг, прыгун, скакун, бегун, плакун… ха-ха-ха! — засмеялся он, считая себя остряком и балагуром.
Сивачев, здороваясь, обошел всех сидящих.
— Садитесь, садитесь! — суетился Гришин. — Аничка, наливай ему окрошки.
После обеда все пошли в парк, а вечером сидели на террасе и разговаривали.
— Вот и наше житьишко, — сказал Гришин, — мы снимаем две комнаты, а они, — указал он на Хрущовых — одну. Не то, что прежде, когда у меня бы по пять комнат, но все-таки дача, и знаешь, мне кажется, что теперь стало лучше. Упростилась жизнь. Нет, знаете, этих фасонов. Все просто и ясно.
— Ну, не все, — отозвался Хрущов, — вот хотя бы с нами случай. Положим, случай так сказать из мира физического, но не простой и не ясный.
— С вами? А вы и не говорили… Расскажите, Степан Кириллович.
— Ну, если хотите, так расскажу. Случилось это примерно за неделю до переезда сюда. Вечером было, часов в одиннадцать. Сидим мы с ней, — он кивну на жену, — в гостиной и молчим. Я курю, она так сидит. Огня не зажигаем. Совсем светло. Читать нельзя, а все видно. День был жаркий, а тут в раскрытое окошко вечерней прохладой веет… хорошо! Курю я и ни о чем не думаю. Вдруг жена говорит и словно с испугом: «Смотри, Стива», и на окно указывает. Я взглянул и, признаться, тоже струсил. Вообразите, по воздуху в белых сумерках плывет небольшой шарик. Так величиной с абрикос. И весь он светится голубоватым светом.
Сивачев при этих словах чуть не подскочил.
— Ну? — сказал он.
Хрущов повернулся к нему и продолжал:
— Сидим мы с ней как зачарованные, а шарик прямо к нам в окошко плывет. Описал по комнате вроде круга, вылетел опять в окно и поплыл прочь. Я очнулся и закрыл окно. И вот что удивительно. Зрелище, могу сказать, восхитительное, а мы замерли в непонятном страхе и шевельнуться боялись.
— Я чуть не умерла. Захватило сердце… — сказала жена Хрущова.