— Чего тебе?
— Ставь самовар и давай нам чаю!
— Не утерпел, — заговорил Сивачев, — очень хотелось видеть всю обстановку пережитого вами случая и снова выслушать ваш удивительный рассказ.
— А, пожалуйста. Я очень рад! Вон там и было.
Хрущов поднялся и со стаканом в руке прошел в гостиную. Налево от двери было раскрытое окно, в углу направо — изразцовая печка и рядом с ней — пианино.
— Вот я здесь сидел, — объяснил Хрущов, опускаясь в кресло подле двери, — а жена — там. Сядьте туда, — и он указал на глубокое кресло между печкой и пианино.
Сивачев сел и очутился против раскрытого окна.
Хрущов стал рассказывать сиповатым, монотонным голосом. Сивачев смотрел со своего места в окно.
Хрущовы жили в третьем этаже, но, несмотря на это, ничто не заслоняло вида из окошка, и Сивачев видел развалины домов, груды щебня, какой-то садик и наконец Семеновский плац, а за ним сбоку — стройную колокольню церкви Мирония.
Он обратил взгляд налево и вдруг замер.
Перед ним за несколькими рядами низких полуразрушенных домов встала потемневшая стена с трещинами, два черных пятна от заколоченных окон и высоко, в пятом этаже, раскрытое настежь освещенное одинокое окошко.
Сивачев как зачарованный не мог отвести от стены глаз.
— Чего это вы так уставились? — спросил Хрущов, прерывая рассказ.
— Удивительный у вас вид… Почти центр города, всего третий этаж, а так далеко видно.
— Кругом дома были, да рассыпались.
— У вас есть бинокль? — неожиданно спросил Сивачев.
— Театральный…
— Все равно… Я так… посмотреть…
— Пожалуйста.
Хрущов принес бинокль и сам ушел в столовую, где зазвенела посуда, а Сивачев поднял бинокль к глазам и стал смотреть.
Да! Это — то самое окно и в нем человек в ермолке. И теперь совсем ясно виден.
— Ну, налюбовались? Пожалуйте чайку выпить.
Сивачев встал и положил бинокль на пианино.
В столовой на столе кипел самовар и на сковороде шипела яичница.
— Вот у меня какая старуха! — сказал Хрущов. — Садитесь и кушайте…
Сивачев торопливо выпил стакан чаю и поднялся.
— Не сочтите меня назойливым, но позвольте притти к вам завтра, — сказал он, прощаясь с хозяином.
— Да хоть каждый вечер, я только рад.
— Благодарю вас! Так я забегу завтра.
Придя домой, Сивачев прежде чем лечь спать взял план Ленинграда и красным карандашом отметил на нем дом, в котором жили Хрущовы.
Теперь эта стена с трещинами будет найдена без' ошибки, сразу.
С этой мыслью он лег в постель, а засыпая думал, что узнает, кто такой этот человек в ермолке и что он делает.
На другой вечер он взял с собой компас, бинокль и отправился к Хрущову.
Было девять часов.
— Отлично! — приветствовал его Хрущов. — Ба, да у вас бинокль с собой? Знатная штука. Хоть астрономией занимайся… — Хрущов взял бинокль и стал его разглядывать. — Эге! «За боевые заслуги». Вроде золотого оружия. Это за что же?
— Так, маленькое дело было, — скромно ответил Сивачев и подошел к окну.
— Ну, наблюдайте, — добродушно сказал Хрущов, — а, я на кухню загляну.
Он ушел, а Сивачев тотчас вынул компас, установил его и, глядя на стену, которую видно было простым глазом, определил по румбу направление линии от окошка до стены. Он записал отметку и спрятал компас, затем ушел в глубину комнаты, сел в кресло, на котором сидел вчера, и направил бинокль на знакомое окошко.
Оно встало перед ним словно в двух шагах. На подоконнике стояли уже приборы и над ними возился человек в ермолке.
Сивачев подробно разглядел его. Это был высокий, сутулый, полный мужчина лет сорока. Энергичное, умное лицо с резким профилем и высоким лбом сразу запоминалось.
Голова его на затылке была закрыта шелковой черной ермолкой, отчего резче выделялись широкий лоб и густые брови.
Он видимо только что установил свои приборы на подоконник, и Сивачев увидел какие-то медные поверхности и провода.
— Батюшки, да вы словно двойные звезды наблюдаете, — проговорил подле него Хрущов.
Сивачев отнял от глаз свой бинокль и сказал:
— Интереснее. Возьмите, Степан Кириллович, бинокль и сядьте у окошка. Сами увидите.
— А, ну! — Хрущов взял бинокль и подошел к окну. — Куда смотреть надо?
— Станьте немного левее, чтобы я мог видеть. Теперь смотрите направо. Видите кирпичную стену, а в ней три окна?
— Вижу. В трещинах…
— Вот! Два окна забиты, а третье светится.
— Вижу. В нем человек в ермолке.
— Он самый. А теперь следите, что он делает.