— Какими судьбами?
Сивачев сел и поставил чемоданчик подле себя.
— Да вот про пожар услыхал и решил заехать.
— Погорели, как есть. Штабели досок сгорели и склад. Еле-еле главный корпус отстояли. А как горело! — он махнул рукой.
— А почему загорелось?
— Причина одна — огонь, а откуда он взялся — неизвестно. Думай, что хочешь. Главное, сразу загорелось — и доски и склад. Склад весь закрытый, кирпич да железо. А доски — на дворе. Сторожа если? Народ честный, трезвый…
— Слушай, — сказал Сивачев, — будь друг, пойдем — посмотрим…
Кумачев встал и бросил папиросу.
Они вышли на двор, на котором стояли отдельные корпуса фабрики.
В углу двора на огромной площади чернели груды угля, залитые водой.
— Вот это все, что от досок осталось, — сказал Кумачев. — Костер! Подойти нельзя было. А склад — во!
Он показал на здание в другом конце двора. Оно стояло с закоптелыми стенами, со снятой крышей, с выбитыми стеклами.
— Много добра пропало!
Они вошли в корпус. На земле стояли лужи черной от угля воды, по сторонам высились четыре стены и над ними синее небо.
Сивачев стал осматриваться и вдруг нагнулся: на земле лежал кусок железа необычайной формы.
— Что это?
Кумачев посмотрел и сказал:
— Вот жар какой! Надо думать, это кусок рамы от окна. Видишь, железо и то сплавилось.
— Видишь, железо и то сплавилось, — сказал Кумачев.
— Я возьму, — сказал Сивачев.
— Бери. Такого добра не жалко!
Назойливые мысли мелькали в голове Сивачева.
— Ты не думаешь, что тут поджог? — спросил он.
Кумачев дернул головой.
— Ефрем Мартынович, тебя директор зовет! — закричал с крыльца конторы лохматый человек в серой блузе.
— Иду! — отозвался Кумачев и протянул руку Сивачеву. — Я пошел! Будет время, заезжай домой. Потолкуем, и жена рада будет…
— Спасибо!
Кумачев пошел по двору, а Сивачев направился в правление, чтобы захватить свой чемоданчик.
Было уже четыре часа и он решил проехать к Хрущову и поделиться с ним своими мыслями.
И здесь его встретила новая неожиданность.
Уже подымаясь по лестнице, он почувствовал какую-то неясную тревогу. Внизу у дверей стояло несколько человек и о чем-то оживленно говорили, причем одна женщина сокрушенно качала головой. На первой площадке разговаривали вполголоса две женщины.
Дойдя до третьей площадки, Сивачев увидал, что дверь в квартиру Хрущовых открыта и в передней стоит сама Хрущова с платком в руке и разговаривает с незнакомцем, а дальше, в гостиной, стоит Гришин.
Сивачев вошел в переднюю и Хрущова, увидев его, обернулась и, не здороваясь, резко и вызывающе спросила:
— Скажите, что вы делали со Степаном Кирилловичем здесь у окошка с биноклями? — она указала на гостиную.
Сивачев смутился.
— А что? Смотрели…
— На что?
Сивачев почувствовал в ее голосе неприязнь.
— Просто на дома… вдаль, — ответил он и спросил в свою очередь: — А в чем дело?
— Он умер… вчера… сразу, — и Хрущова закрыла лицо платком.
На мгновенье у Сивачева помутилось в глазах, но он быстро овладел собой.
Там на столе лежал большой грузный Хрущов…
В гостиной с ним поздоровался Гришин и провел в столовую. Там на столе лежал большой грузный Хрущов. Теперь лицо его не было красно, глаза и рот были полуоткрыты, и когда Сивачев подошел, ему показалось, что Хрущов смотрит на него и что-то хочет сказать.
Гришин стоял подле Сивачева и вполголоса говорил:
— В три часа ночи пришла телеграмма. Приехали с шестичасовым. Старуха рассказывает, что после того как вы ушли, он подошел к окошку и стал смотреть в бинокль. Она со стола убирала и ходила из столовой на кухню. Вдруг что-то треснуло, а потом громыхнуло. Она вбежала, а он уже на полу и мертвый. Она крик подняла. Соседи пришли, его на кровать положили. Доктор был.
— И что доктор?
— С доктором я виделся. Удар, говорит. Что ж, человек полный, шея короткая, любил выпить…
Сивачев бессильно опустился на стул.
Может быть и удар. Может быть и фабрика горела случайно, но в мыслях его оба случая связывались с человеком в ермолке.
Человек этот вчера, выпустив свои шары, не ждал их назад, а смотрел в подзорную трубу и что-то делал подле своей машины. Человек этот позднее навел трубу прямо на окошко в гостиной и несомненно ясно увидел Хрущова с биноклем. Это было жуткое мгновенье. А теперь… фабрика сгорела, Хрущов мертв.