Лишь в 1904 году профессор физико-химии Борис Николаевич Меншуткин взял на себя труд перевести с латинского и немецкого (обоими этими языками Ломоносов прекрасно владел) оригинальные научные труды Ломоносова, изучить их вместе с личной перепиской, заметками и лабораторными журналами. И только тогда, чуть ли не через полтора столетия после смерти, выяснилось, как гениален и велик был первый русский ученый. Любое из его открытий - законы сохранения вещества и энергии, понятие абсолютного нуля, открытие атмосферы у Венеры, усовершенствования в кинетической теории газов и, наконец, теории атмосферного электричества - было бы вполне достаточным, чтобы поставить его имя рядом с самыми великими именами.
Как могло случиться, что Ломоносов, в трудах которого можно найти мысли, опережающие его время иной раз на сотню лет, открывший наиболее фундаментальные законы Вселенной - законы сохранения количества движения и закон сохранения материи, при жизни не оказал существенного влияния на ход мировой науки? Разные авторы отвечают на этот вопрос по-разному.
Среди предполагаемых причин и полное одиночество Ломоносова-ученого в России, и его смелые идеи, опередившие состояние науки того времени на век, и засилье иностранцев, и борьба Ломоносова с ними в Академии наук. Рассматривая этот же вопрос, академик П. Л. Капица считает, что не последнюю роль здесь сыграло и то, что Ломоносов, со времени своего возвращения из-за границы, где он учился, в Россию не имел никакого личного контакта с зарубежными европейскими учеными, не мог рассказать им о своей работе. Видимо, и тогда, хотя научной литературы было в то время не в пример меньше, чем сейчас, не все, что писалось, читалось, а тем более понималось. Нужно было иной раз и просто пропагандировать свои идеи, тем более, что большинство их было действительно гениально, непривычно, необычно!
Трудно даже вообразить себе те условия, в которых пришлось работать гениальному человеку. К двухсотлетию со дня смерти Ломоносова в Академии наук СССР был выпущен сборник "Летопись жизни и творчества Ломоносова". Доктор химических наук Ю. А. Фиалков взял наудачу один год из этой летописи и проанализировал содержание документов, касающихся жизни Ломоносова за год.
Документов набралось шестьдесят. Из них 26 отражали различные "инциденты", происшедшие между Ломоносовым и окружавшими его "господами Академиками профессорами". Документы следственной комиссии, протоколы собраний, на которых разбиралась жалоба на Ломоносова его коллеги конференц-секретаря Винцсгейма по поводу его "непристойных", "неморальных" поступков, распоряжение об аресте Ломоносова и т. п.
19 документов касаются денежных затруднений Ломоносова, задержки ему жалованья, просьб Ломоносова о выдаче ему в счет жалованья денег "для расплаты долгов и пропитанья".
В небольшом числе прочих документов - бумаги, относящиеся к организации химической лаборатории, где, собственно, и проходила вся работа Ломоносова как по химии, так и по физике.
Кабинетом физики заведовал Георг Вильгельм Рихман, один из крупнейших физиков того времени, друг Ломоносова. Рихман сильно интересуется электричеством, проводит многочисленные опыты. В его распоряжении - целое собрание электрических машин (речь идет здесь не о электрических машинах в современном смысле этого слова, а о электростатических машинах, типа машины Герике, а точнее, типа сегодняшней школьной электростатической машины) многие сделаны руками знаменитого первооткрывателя "лейденской банки" Мушенбрека. Когда Петр Первый понял, что России необходима Академия, он сделал следующее указание: "О новых машинах и инструментах, как в физике, так и в математике потребных, ведение взять. О цене и поелику возможно и о употреблении их спросить и сюды прислать... Господину Муссенброку машины и инструменты, к физике экспериментальной принадлежащие, сделать повелеть... Из Англии промыслить такого человека, который бы с экспериментами обходиться и инструменты к тому принадлежащие изготовляти мог". Инструменты Мушенбрека исправно служили в кабинете Рихмана. Однако все эксперименты, производившиеся с этими приборами, нельзя было оценить цифрами - и это очень сдерживает научную деятельность Рихмана. Ведь все явления приходилось описывать лишь качественно. Так, Ломоносов разработал своеобразную шкалу качественной оценки электричества: "синеватые искры", "ясные синеватые", "весьма красные", "вишневые".
Ясно, что для того, чтобы электричество превратить в настоящую, точную науку, такой способ оценки "силы" электричества не годился. Электричеству для его дальнейшего процветания нужно было уже число. Величайшей исторической заслугой Рихмана было то, что был он одним из первых, если не первым, кто превратил электричество в точную науку. К сожалению, в руководствах по физике иной раз Рихман упоминается прежде всего как случайная жертва молнии, а не как один из великих ученых-электриков. Для нас особую ценность имеет еще и тот факт, что Рихман и Ломоносов были первыми русскими учеными-электриками (Рихман, правда, был немец, один из тех, которые были "выписаны" специально для Санкт-Петербургской академии наук за большие деньги; однако он не ставил обогащение своей первой задачей, как иные окопавшиеся в академии немцы, и неоднократно подчеркивал, что все его открытия принадлежат России).
Итак, история русской электротехники может гордиться тем, что у колыбели электрической науки в России стоял такой гений, как Ломоносов. Нужно тут же отметить, что электричеством Ломоносов занимался относительно немного, будучи невероятно занятым как "прочими против физики делами", так и другими в физике отраслями. Но и то, что он сделал, уже ставит Ломоносова в ряд с наиболее видными не просто физиками, но физиками-электриками.
Будучи убежденным материалистом, Ломоносов, естественно, не мог признать какого-то электрического действия на расстоянии "ни через что, просто на расстоянии". Его теория электричества - логическое продолжение его теорий теплоты, справедливых и по сей день. "Все электрические явления, притяжение, искры и т. п. состоят в движении: движение же не может возбуждаться в теле без другого движения. Поэтому должна быть нечувствительная материя вне электризованного тела, которая и производит эти действия...".
Но что это за нечувствительная материя (надо, видимо, иметь в виду, что "нечувствительная" - здесь не та материя, которая не может чувствовать, а та, которую мы не можем чувствовать, то есть воспринимать с помощью своих чувств). Может быть, это воздух, который передает электричество с помощью такого же механизма, которым через воздух передается теплота? Но нет, эксперименты показывают обратное - пушинки прилипают к янтарю, например, и в безвоздушном пространстве. И Ломоносов уверенно пишет: "Так как электрические явления происходят в пространстве, лишенном воздуха, то зависят от эфира, а потому, вероятно, нечувствительная материя и есть эфир".
А что это за новое слово? Не происходит ли здесь всем известный процесс "изгнания Сатаны с помощью Вельзевула", подмена туманного термина другим, еще более неопределенным? Что за таинственный эфир, какие свойства приписываются ему Ломоносовым? Эфир, по его мнению, - "нечувствительная" среда, заполняющая весь мир, все промежутки между телами и их мельчайшими частичками. Эфир служит для передачи тепла и света; он способен двигаться и состоит из мельчайших частичек.
Можно даже попытаться вызвать в сознании образ, видимо, стоявший перед Ломоносовым при писании и произнесении слова "эфир". Это какая-то жидкая волнующаяся среда, движение которой дает электричество. Образ ее - сверкающая, раскаленная, тончайшая жидкость. Ломоносов так и переводит слово "эфир" на латинский (его диссертация "Теория электричества, математически выведенная автором М. Ломоносовым", написана по-латыни) "сжигаю", "сверкаю".
Здесь же перл гениальности: "...вероятнейшей причиной электричества будет движение эфира...". Если учесть, что вкладывал Ломоносов в понятие "эфир", особенно в части электрического воздействия одного тела на другое посредством вполне материальной среды, то ясно, что ломоносовское понимание "эфира" чрезвычайно близко введенному впоследствии Фарадеем понятию "электромагнитного поля". Интуитивно чувствуя, что "эфир" недостаточно полно соответствует свойствам предполагаемой промежуточной среды, Ломоносов сознательно не ограничивается эфиром. Он пишет так: