Оба ученых тщательным образом исследовали тело Рихмана и состояние квартиры. Все было отмечено - и важное, и неважное, или, точнее, казавшееся неважным. "...Было у покойного Рихмана в левом кафтанном кармане семьдесят рублев денег, которые целы остались...", однако, "...часы движение свое остановили", и "с печи песок разлетелся".
Все это нужно было не только для того, чтобы полностью разобраться в причине смерти первой жертвы планомерных исследований электричества, но и для того, чтобы лучше разобраться в том, как же надо оберегаться от гроз, и как грозу все-таки можно исследовать.
Ломоносов сделал подробный продольный и поперечный планы дома Рихмана, где обозначил и местоположение участников драмы в момент удара, и все приборы, повреждения и другие особенности обстановки. Опрошены были и соседи. "Молнию, извне к стреле блеснувшую, многие сказывали, что видели".
Описание экспериментальной установки мы уже давали цитатой из "Санкт-Петербурских ведомостей". Установка, как мы видели, оканчивалась железной линейкой, то есть заземлена не была. Разумеется, к такой опасной установке и близко подпускать никого нельзя было. Однако чем больше читаешь рапорты Ломоносова и Кратценштейна, тем больше убеждаешься в том, что Рихман был не столько жертвой электрического эксперимента, сколько несчастного случая.
Например, в рапорте отмечаются повреждения от удара, которые не были непосредственно связаны с электрической цепью, через которую могла бы пройти молния: "у дверей в кухне отшибло иверень в два фута длиною", он был разбит "в мелкие частицы" и далеко отброшен. Деревянная колода, находившаяся у дверей в сени, также разбита была "сверху донизу", ее "отшибло вместе с крючьями и вместе с дверью в сени бросило". "Посему неизвестно, не сей ли вшедший луч молнии, который по скоплению людей и в соседстве на улице жестоко шумел и пыль вертел и поднимал, без того прошел в сии двери и повредил там бывших". Ломоносов, анализируя положение дверей и окон, а также взаимное расположение аппаратуры и пострадавших, тоже отметил, что "однако отворено было окно в ближнем покое", и "двери пола была половина"... и поэтому "движение воздуха быть могло".
Отсюда напрашивается вывод, что первопричиной несчастья была, скорее всего, шаровая молния ("луч молнии", который "пыль вертел и поднимал"), прошедшая через входную дверь к сеням, которая вовсе не обязательно должна была быть связана с экспериментами Рихмана. Такая молния могла войти и разорваться в любом доме, где "окно было отворено", и "движение воздуха быть могло". Ведь и Соколов говорил насчет "шара". А шаровой молнии вовсе нет необходимости идти по железной проволоке для того, чтобы проникнуть внутрь помещения - для этого ей необходимы лишь слабые потоки воздуха.
К сожалению, соображения подобного толка (на таких настаивал и доктор Кратценштейн) не нашли в то время должного исследователя. Слишком уж гипнотизирующей, очевидной оказывалась в глазах людей, только что узнавших о электрической природе молнии, связь между смертью Рихмана - исследователя молнии - и его аппаратурой. Я написал выше "к сожалению" не случайно. Видимо, смерть Рихмана оказала очень сильное впечатление на ученых того времени. Положительным, конечно, было то, что стали применяться новые меры безопасности, но вместе с тем нельзя отрицать возможности охлаждения к наукам не только не слишком храбрых ученых, но и многочисленных людей, от которых в те времена зависело процветание наук. Ломоносов это прекрасно понимал. Так, в своем знаменитом (А. С. Пушкин восхищался им) письме к графу Шувалову он писал:
"Милостивый государь Иван Иванович! Что я ныне к нашему превосходительству пишу, за чудо почитайте, для того, что мертвые не пишут. Я не знаю еще или по последней мере сомневаюсь, жив ли я, или мертв. Я вижу, что господина профессора Рихмана громом убило в тех же точно обстоятельствах, в которых я был в то же самое время... Между тем умер господин Рихман прекрасною смертию, исполняя по своей профессии должность. Память о нем никогда не умолкнет... Между тем, чтобы сей случай не был протолкован противу приращения наук, всепокорнейше прошу миловать науки".
Из письма видно, что и сам Ломоносов полагал установку Рихмана виновной в его смерти. Такая точка зрения до сих пор широко распространена. Так, в книге "Дороги электричества" я прочел, что Рихман "схватился за стержень" своей громовой машины. В прекрасно иллюстрированной книге Митчела Уилсона об американских изобретателях одна гравюра изображает, как откуда-то сверху прямо в установку Рихмана бьет стремительный зигзаг молнии. В "Беседах о физике" стрела молнии устремляется из установки, словно быстрое жало змеи, прямо на Рихмана.
После смерти Рихмана Ломоносов один продолжает опыты по электричеству. Понимая важность проблемы, он даже предлагает в академии конкурсную задачу, чтобы "на 1755 год, к первому числу июня месяца... сыскать подлинную электрической силы причину и составить точную ея Теорию".
К сожалению, непомерная занятость, невозможность иметь большое число учеников и слабая оснащенность лаборатории оборудованием не позволили Ломоносову добиться разрешения этого чрезвычайно сложного вопроса. Однако в процессе опытов над электрическими явлениями в атмосфере Ломоносов делает еще одно открытие, способное сделать его имя знаменитым. Вот что сам он пишет об этом: "Возбужденная электрическая сила в шаре, из которого воздух вытянут, внезапные лучи испускает, которые во мгновение ока исчезают и в то же время новые на их место выскакивают, так что беспрерывное блистание бысть кажется. В северном сиянии всполохи или лучи, хотя не так скоропостижно происходят по мере пространства всего сияния, однако вид подобный имеют...".
Впервые после Ломоносова опыты по воспроизведению полярных сияний "в шаре, из которого воздух вытянут", проводили немцы Брюхе и Энде в 1929 - 1930 годах, то есть почти через двести лет.
Два важнейших открытия сделаны Ломоносовым в процессе этого небольшого эксперимента. Во-первых, Ломоносов первым из ученых столкнулся здесь с искусственно созданным человеком веществом "в четвертом состоянии" - с плазмой. Во-вторых, ему удалось убедительно ответить на вопросы, поставленные им несколько лет назад в стихотворной форме под впечатлением грандиозного полярного сияния, наблюдавшегося в 1743 году в Петербурге:
Но где ж, натура, твой закон?
С полночных стран встает заря!
Не солнце ль ставит там свой трон?
Не льдисты ль мечут огнь моря?
Что зыблет ясный ночью луч?
Что тонкий пламень в твердь разит?
Как молния без грозных туч
Стремится от земли в зенит?
Свечение плазмы родственно "сполохам или лучам" северного сияния.
Можно бессчетно находить перлы гениальности в записках, письмах, заметках, докладах, диссертациях Ломоносова. Примеры этого мы видели в его трудах по электричеству, которым, как было сказано, Ломоносов занимался относительно недолго.
Можно себе представить, как много мировая наука могла бы получить, будь у Ломоносова больше времени и меньше врагов и имей он ценнейшую поддержку общество равных ему коллег, способных вовремя заметить его гениальные мысли и предостеречь от ошибок.
Так и получилось, что Ломоносов умер, почитаемый больше за организатора русской науки, или того пуще - за стихотворца, но никак не за величайшего ученого, имя которого должно было бы стоять рядом с именами Ньютона и Франклина. И долгое время о нем вспоминали лишь в таком качестве; редко кто знал, например, что он был еще и великим ученым. И только в руководствах по истории химии иной раз попадались краткие упоминания о Ломоносове-ученом подчас в несколько курьезном преломлении: "Среди русских химиков, которые стали известными химиками, мы упомянем Михаила Ломоносова, которого не надо смешивать с поэтом того же имени".
Было бы преувеличением сказать, что смерть Ломоносова была драматически воспринята руководством академии и двором. Так, князь Павел отреагировал на смерть гениального ученого следующей памятной фразой: "А чего дурака жалеть? Только казну разорял, а ничего не сделал".