Костя, кажется, не улыбался. Саша стиснул поручень у окна, продолжал:
— Постой! — перебил вдруг Костя. — Сейчас! — И он направился в конец коридора.
Неужели в туалет? Саша был раздавлен. Убийственней рецензии придумать невозможно.
Но Костя подошел к инвалиду. О чем-то поговорил с ним. И вот он уже возвращался, неся в руке две сигареты.
— Держи.
Саша прикурил. Пальцы его дрожали.
— Ну, чего ты? Читай дальше.
— Знаешь, не могу. — Саша закашлялся. — Что за гадость?
— «Столичные».
Они молча стояли перед черным окном и дымили сигаретами. А поезд все скатывался по ночной, схваченной морозом равнине на юг, на юг.
Мелькнул огонек утонувшей в снегу будки путевого обходчика. Костя проводил его взглядом и вдруг забормотал вполголоса:
Поразительно, что Костя никогда раньше об этом не говорил… Вот почему его так тянуло шляться ранней весной, в эти самые первые солнечные дни. Южанин, он, оказывается, тосковал в зимней Москве по морю и голубому небу.
Саша стоял рядом с Костей и глядел, как сквозь их неподвижные отражения все бежала и бежала вслед поезду низкая луна…
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Привокзальная площадь была мокрой. Может быть, ее недавно полили. А может, это была роса…
В сияющем голубом небе еще трепетала одинокая лучистая звезда.
Громадная, похожая на тучи гряда сумрачным полукольцом охватывала все пространство.
Горы!
И вдруг из-за этой неровной густо-синей гряды стал высовываться и на глазах отрываться в небо слепящий диск солнца.
Саша приостановился на тротуаре.
Перед вокзалом раскинулась громадная клумба красных тюльпанов. Над ними струились, сходясь и расходясь, белые бабочки.
Оцепив площадь, недвижно высились темно-зеленые громады кипарисов.
Пожилая женщина в фартуке мела тротуар. Ее метелка была из пальмовых листьев!
Саша глубоко вдыхал настоенный на весенней теплыни сиропный воздух…
— Чего рассопелся? — улыбаясь, спросил Костя.
— А море где?
— Какое море? Я жрать хочу! Сначала застолбим родственников. Поехали!
— Давай пешком!
— Что ж…
И они двинулись пешком.
Город просыпался. Навстречу вереницей тянулись прохожие с потертыми чемоданчиками, саквояжами. По черным фуражкам со скрещенными молоточками Саша догадался, что это железнодорожники.
Со стуком отворялись зеленые ставни, высверкивали окна, выплескивая на тихие тенистые улицы перезвон будильников…
Сашу охватила знобящая свежесть приморского утра.
Сверкал в лучах солнца велосипедный руль. К нему была подвешена живая, еще мокрая камбала. На велосипеде со связкой удочек за плечами катил старичок рыболов.
Море где-то рядом…
Над головой прошелестели упругие желтовато-зеленые веера. Крону высокой пальмы облюбовала драчливая стая воробьев. Дерево щебетало на всю округу. Саша потрогал шерстистый, мохнатый ствол…
Под все усиливающийся птичий щебет они шли, поднимаясь в гору, оставляя позади себя разноцветные крыши, вершины пальм и кипарисов.
Дома и дворы, только что неприступно заслоненные от постороннего взгляда глухими каменными заборами, через несколько шагов оказывались глубоко внизу, и становилось видно все, что происходит во дворах. Синеватый дымок поднимался над летней кухней. Оттуда вышла рыжеволосая девушка с большой шкварчащей сковородой.
В соседнем дворе, по другую сторону забора, взволнованно забегала вислоухая пятнистая собака. Немного пометавшись у забора, пес направился в глубину своего двора, поднырнул под кусты, показался на улице и, виляя хвостом, вбежал в открытую калитку. Присел у ног девушки, и та бросила ему кусок колбасы…
— Сашка, — раздался сверху голос Кости, — в чем дело? Обыкновенная улица!
Костя самодовольно улыбался, развалясь на залитом солнцем парапете.
Саша побежал к нему вверх по крутизне.
Со стороны гор по булыжной мостовой к Косте приближалась пара: высокий худой старик в ярко-красной куртке и женщина с фотоаппаратом через плечо.