— Кстати, видел, — сказал Док. — Крокатау не видел. Тятю — да. Против острова Шикотан.
— Да… Процыганила тебя жизнь… Пока в доктора выбился. — Дядя Федя шумно отхлебывал с ложки, подставляя под нее хлеб. — Ты ведь и шофером был?
Костер поутих, но от углей сильно тянуло жаром. На штанину упала прожигающая капля. Саша тоже подставил ломоть под ложку.
— Был. И бросил, — нехотя ответил Док. — Я самосвалом лошадь убил.
— Лошадь — не человека, — сказал парень.
— Не знаю… Ехал в Москве по Большой Полянке. Вдруг из переулка — подвода, а за ней — пацанчик, с такой огромной черной папкой на тесемочке: «Мюзик». Прет прямо по мостовой, на лошадь загляделся. А мне деваться некуда. Или — его, или — лошадь. Я и врезал… После этого не могу крутить баранку.
— Видел я, как лошади помирают… — Дядя Федя отложил ложку.
Док подбросил в угасающий костер несколько досок от сломанного ящика. Костер ожил. Пламя колеблющимся светом озарило мачты яхт, лодки. Река шумела — совсем близкая, невидимая. Слипались глаза. Шум реки сливался с каким-то другим отдаленным шумом.
Сашу совсем разморило.
Он еще слышал, как они долго говорили о лошадях, потом о какой-то смоле для лодок…
— Тебя как звать-то?
Он с усилием открыл глаза.
— Саша.
— Годов сколько? — спрашивал дядя Федя.
— Шестнадцатый…
— Чего-то я тебя раньше здесь не замечал… Ночевать есть где?
— Есть, — зачем-то соврал Саша и испугался, что его сейчас прогонят. — Я к родственникам приехал. Заблудился.
— Как это — заблудился? Где живут? Кто такие?
— Там посреди улицы ручей течет. Василий Васильевич, художник…
Док переглянулся с дядей Федей.
— Где-то на горе — за санаторием.
Костер погас. Раскаленные угли потрескивали и, казалось, слегка шевелились, подергиваясь шелковистыми черными ниточками.
— Далеко! Как думаешь, дядя Федя, что это за улица такая?
— Об чем дядя Федя думает, может, он один знает… Кирюха, помоги слезть с ящика. Топай за мной, Сашка, пошли спать.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
На дощатом потолке переливались, потягивались солнечные пятна.
Где-то совсем рядом пророкотал мотор.
Солнечные зайчики заиграли, снова замерли…
На противоположной стороне возле двери висел длинный плакат с картинками: «Первая помощь утопающему».
Саша повернул голову, зажмурился — резко ударило светом.
У окна на широкой лавке, привалясь спиной к подоконнику, сидел дядя Федя. Что-то мастерил.
Рядом, на вбитом в стену гвозде, висела Сашина школьная куртка. Сам он лежал в ковбойке на топчане, накрытый рваным овчинным тулупом.
Наконец-то светло… Можно идти разыскивать Костиных родственников. Саша откинул тулуп, встал с топчана:
— Доброе утро!
— Седьмой час… — отозвался дядя Федя. — Вон, в котелке осталась уха. Хлеб — в тумбочке.
— Я, в общем, не голоден, — соврал Саша. — Спасибо. Дядя Федя, можно у вас где-нибудь умыться?
Тот поднял коричнево-красное от загара лицо.
— Умыться — за порогом.
— Спасибо.
Саша открыл дверь и чуть не свалился в лодку, Он стоял на самом краю узкого деревянного причала, который тянулся вдоль береговой крутизны.
Длинный ряд разноцветных яхт и лодок, прикованных цепями к ввинченным в настил ржавым кольцам, колыхался, поскрипывал…
Мощное течение несло белую шлюпку с задранным кверху мотором. Человек, сидящий в шлюпке, греб веслами.
Над мчащейся шлюпкой, над устьем реки с криком кружили, снижаясь и взмывая, чайки.
Наконец шлюпка вылетела в море и постепенно замерла, чуть покачиваясь. Человек встал, шагнул к корме, опустил мотор.
Видно было, как мотор чихнул дымком, и шлюпка понеслась вдаль, к сиянию горизонта, где чернело скопление каких-то пятнышек.
Саша спрыгнул в лодку. Из-под решетчатого настила вскинулась вода. Встав на колени и держась за борт, неловко, одной рукой зачерпывая холодную воду, умылся. И сразу, мокрым лицом, почувствовал — ветер дует с берега, с гор. Глаза ломило от утренней свежести.
Неужели прошли только сутки?
Отсюда — с лодки — он впервые видел деревянный домик-сторожку, в которой провел ночь, раскрытые двери сарая, где стояло множество весел. Проволочную сетку позади.
На берегу, невдалеке от сарая валялись пустые ящики, чернело место, где был костер.
Саша ступил на пружинящие доски причала и только теперь заметил на стене домика низко подвешенный жестяной рукомойник, рядом колыхалось на гвозде полотенце.
Даже это грязноватое полотенце, которым он медленно растирался, пахло свежестью и морем.