— Здорово! — Костя шагнул навстречу. — Сашка! Я даже соскучился!
— Я тоже!
Они глядели друг на друга.
— Ну что? Видел море?
— Конечно!
— Ну и как?
— Море!..
Костя радостно похлопал его по плечу.
— Вот видишь! Я ж тебе говорил. Говорил, все тебе будет: и наш приморский воздух синий, и горы — стая кораблей, подчеркнутая ватерлинией уличных фонарей, — и пальмы…
— Костя, постой! Как это случилось, что мы не встретились у почтамта?
— Одну минуточку! — Костя взял его за локоть, отвел в сторону. — Ты же знал, что я иду на день рождения?
— Знал.
— Ну вот! Знаешь, как бывает? Сначала думали — в городе, а после переиграли, решили махнуть на дачу, вон к нему. — Костя кивнул на парня с магнитофоном. — В пять часов и уплыли. Понимаешь, один рейс бывает. Где же я мог тебя найти?
— Костя! — позвал кто-то из компании.
К остановке подходил троллейбус.
— В пять часов? Значит, ты даже не приходил к почтамту?
— Как же я мог прийти? Говорю — на даче был, шестьдесят километров отсюда. Только вернулись. Сашка! Стой! Куда ты побрел?
— Костя! Мы уезжаем! — крикнула Аня.
Но Костя, отмахнувшись, побежал за Сашей. Он остановил его посреди площади:
— Киселев! Не валяй дурака!
— Пусти!
— Ну хватит! Перестань. Как тебя там приняли, у тети Клавы?
— Я там не был.
— Как — не был?!
— Забыл дорогу.
— Ну, Сашка… Надо было спросить. Откуда я мог знать, что ты забудешь дорогу?
— Не мог! Пусти.
— Где ж ты ночевал? Ну, что ты молчишь? Можешь просто ответить: где ты ночевал?
— Неважно. — Саша вырвался и побежал к воротам порта.
Слетел вниз по крутой дорожке, выбежал на опустевший причал.
Костя, не отставая, бежал сзади.
Впереди покачивалась «Ниночка».
— Смотри не кончай самоубийством! — весело кричал Костя. — В холодную воду не полезу!
Вот корма «Ниночки». Вот уходящие в воду ступени…
Даль загораживали корпуса разбросанных по всему порту судов.
Как дядя Федя догребет? Все-таки далеко…
— Да что мы с тобой — в кошки-мышки играть будем? — Костя налетел, сгреб в охапку, шутя начал клонить к причалу. — Сашка! Брось занудство! В конце концов я тебя привез в город! Я за тебя отвечаю!
— Ах, вот оно что! — Саша вывернулся, зашагал обратно по причалу.
— Сашка, ты хочешь, чтоб я у тебя прощения просил? За что?
— Все равно не поймешь, — не оборачиваясь, быстро сказал Саша.
Костя неотступно следовал рядом.
— Да хватит тебе, в самом деле! В конце концов мы встретились, все прекрасно! Сейчас пойдем к тете Клаве, поедим, в гости поедем, я тебя со всеми познакомлю.
— Что — прекрасно? Для таких, как ты, всегда все прекрасно!
— Для каких? — Костя забежал вперед, загораживая дорогу. Улыбнулся. — Что это — бунт на корабле?
— Для людей без совести! Подлецов! Предателей! — Саша глядел ему прямо в глаза. — Я бы так никогда не поступил! И ты знаешь об этом. Отойди!
— Видишь ли… Мне это надоело, — сказал Костя. — А совесть придумали такие вот слабенькие, как ты. Чтоб у сильных подачки выпрашивать. Слыхал?
Саша оттолкнул его и быстро зашагал дальше.
— Ну и черт с тобой!.. Кисель…
Саша выбежал к воротам порта.
— У тебя денег нет! Еще искать меня будешь! — донеслось сзади. — Нагорная, 15!
Деревья на всей припортовой площади с шумом клонились навстречу Саше.
С гор, из-за покрытых снегом вершин, на город и море дул ледяной ветер.
Пробивая его упругую стену, Саша шагал к набережной.
Ковбойка пузырями вздувалась на спине. Ветер срывал с деревьев молодую листву, хлопал дверями телефонных будок.
С Костей — кончено! Предательство всегда надо называть предательством, как бы оно ни маскировалось. Хотя надо отдать ему должное — Костя особенно и не маскировался. Захотел не прийти — не пришел. А как заставил продать Пушкина!.. А тогда — в трамвае?
Саша вспомнил, как однажды, когда они поздней осенью ехали на хоккей, Косте вдруг вздумалось открыть окно. Дождь со снегом ворвались в вагон. Какой-то старик заворчал: «Что за люди растут? Какая подлость!» А Костя тут же бросил старику: «Лучше быть подлецом, чем живым мертвецом» — и был очень доволен своим экспромтом.
Ничего! Он, Саша, правильно врезал ему за все. А на билет можно будет занять… У дяди Феди. Или у Дока.
Крутые волны наворачивались на галечный пляж за парапетом, разбивались, с грохотом тащили за собой гальку.
По воздуху летели розовые лепестки, сорванные с миндальных деревьев.
У клумбы-календаря стоял милиционер в фуражке с опущенным под подбородок черным лакированным ремешком. Он вдруг обратился к проходившему мимо Саше: