Наконец они шагнули в это залитое ослепительным светом, тесно уставленное столиками помещение.
Саша почувствовал старое чернильное пятно на рукаве своей ученической курточки и то, как длинно торчит шея из ставшего тесным воротника, и вся затея показалась ему нелепой.
Но Костя двинулся вперед, уверенно лавируя между столиками, и Саше ничего не оставалось, как торопливо последовать за ним. Он шел, стараясь не поднимать глаз, будто от этого можно было сделаться менее заметным.
Вдруг Костя остановился у столика, из-за которого поднималась целая компания.
Саша неловко подался вбок, чтобы пропустить мимо себя тучного, бородатого человечка. За ним семенили три женщины в индийских сари.
Что-то зазвенело. Оказывается, он задел шаткую тумбочку, где на подносе стояли кверху ножками ряды чистых фужеров.
— Маэстро! Специально для нас! — Костя хозяйским жестом указал на освободившийся столик.
Саша перевел дыхание.
Только теперь, уютно устроившись в глубоком кожаном кресле, он спокойно оглядел зал.
…Вот она, взрослая жизнь!
Музыка. Танцуют. Разговаривают. Объясняются в любви.
К ним направлялась официантка.
— Сейчас скажет: «Не обслуживается», — скептически заметил Костя.
Но в этот раз он был неправ.
— Вам чего, мальчики?
— Две чашки кофе. Нет, четыре. Потом, два бутерброда с колбасой. Будешь?
Саша сглотнул слюну. Еще бы! Ведь он с утра ничего не ел.
— Четыре бутерброда.
— Понятно. — Официантка качнула огромными серьгами и пошла, даже не записав заказа.
— А чтоб было понятней, — крикнул вслед Костя, — еще два бокала сухого вина!
— Ты что? — дернул его Саша.
— Спокойно. Все рассчитано.
За соседним столиком сидели две пары. Какой-то старик с галстуком-бабочкой время от времени целовал руку очень пожилой женщине с крашеными рыжими волосами. Видно, она когда-то была красавицей. Может, в годы войны. А может, еще при царе Горохе. Рядом была другая пара: женщина — к Саше спиной. И парень в синем джинсовом костюме. Парень все поглядывал на свою спутницу, улыбался и поглаживал отставленным большим пальцем роскошные пшеничные усы.
— Пятачок есть? — спросил Костя.
Саша обшарил карманы и отыскал единственную медяшку. Это был именно пятачок.
Костя подошел к сверкающему стеклом и металлом автомату-проигрывателю. Придирчиво прочитав список пластинок, опустил в щель монету…
Небольшой зал кафе снова наполнился музыкой. Дрянь какая-то! Странный выбор… Запетая по радио, заигранная еще в прошлые годы, надоевшая «Червона рута».
Но — удивительное дело — Костя, недаром у него была украинская фамилия Гаркавенко, тихо, вслед за певцом переводил Саше непонятные слова, и мелодия стала казаться сокровенной, слова — нежнейшими… Песня, словно впервые, дошла до его слуха.
— «Червона рута», — зачарованно повторял Саша.
Женщина, сидевшая к нему спиной, встала. Мелькнуло красивое лицо. Было в нем что-то мальчишеское. Челочка, что ли?
Синий ковбой положил ей руки на талию. Старый джентльмен со старухой и еще несколько парочек закачались в танце. Ловко изгибаясь между танцующими, официантка уже несла поднос, на котором дымился кофе и стояло два запотевших фужера с вином.
— Живем! — сказал Костя, поднимая фужер.
Саша пил вино маленькими глотками. Вино было такое холодное, что даже не чувствовалось вкуса — один лед, зато внутри все согревалось. Пластинка про червону руту еще не кончилась. Он пил и поглядывал на танцующую женщину с челочкой.
У нее были худые голенастые ноги. Вот у девчонки в кожаной куртке, которую он сегодня встретил в тумане, ноги были что надо… А если влюбишься, а ноги у нее кривые? Или вообще нет ног. Безногая. Что тогда? Кем ей приходится этот усач? Муж? Или нет?
Ночь за окном. А он тут. Здорово!
Широченное окно кафе запотело. За ним, в темноте, зеленоватой от неоновых фонарей, тенями скользили прохожие. На миг Саше показалось, что по улице прошел папа.
Вино, наверное, чуть нагрелось, стало отдавать железом. Саша поставил недопитый фужер на стол.
— Как тебе вино? — спросил он Костю.
— Закись, умноженная на окись.
— Точно! И деленная на перекись! — сострил Саша и тут же понял, что сострил глупо.
Принялись за кофе с бутербродами.
— Есть что-нибудь новенькое? — спросил Костя, опорожнив первую чашку.
— Угу, — буркнул Саша, хотя новых стихов у него не было.
С тех пор как они познакомились в литобъединении при Центральном клубе железнодорожников, Саша, писавший раньше чуть ли не по два стихотворения в день, потерял уверенность в себе и мучился теперь над каждой строкой. Не мог толком закончить ни одного стиха. По сравнению с Костиным творчеством все это казалось постыдно слабым.