В эфир сразу включилось несколько голосов — Двадцать второй, Тридцатый, Сороковой. За кодовыми цифрами скрывались неизвестные друзья. Каждый хотел чем-нибудь помочь Горлову. Помочь советом, добрым словом, ободрить незнакомого им человека.
— Я Сорок третий. Попытаюсь вызвать Берёзу.
— У неё заложило уши! — крикнул Горлов.
И оттого, что за ним следят, его слышат, отчаянно захотелось вернуться целым.
«Может быть, действительно дотяну? Только бы не этот лёд!»
— Сообщите, где я?
— От Берёзы в трех минутах.
— Берёза молчит!
— Выдерживайте курс триста семь.
— Там есть привод?
— Нет привода.
Нет радиостанции, которая пошлет точный сигнал и приведет на посадочную полосу.
Двигатель вдруг напрягся и шумно кашлянул. Горлова бросило к приборной доске, как будто машина наткнулась на какую-то преграду. «Неужели конец?» — мысль показалась страшно дикой, неправдоподобной.
Двигатель всхлипнул, всосав в раскаленные камеры последнее топливо. Самолет снова вздрогнул и стал проваливаться вниз.
«Ты падаешь! Последний шанс — это держать курс триста семь. Катапультироваться уже нет смысла».
Через гул и треск наушников Горлов услыхал торопливый голос Сорок третьего:
— Семерка! Отвечай Берёзе.
— Береза, где ты?
— Я Берёза, слушаю вас, — пропищал тоненький голосок.
— Зажгите огни!
Голосок вздрогнул и растерянно прошептал:
— Сейчас, одну минуту…
— У меня нет минуты! Я ничего не вижу!
Горлов прильнул к бронестеклу, пытаясь через ледяную пелену разглядеть огни.
— Семерка! Я Береза. Видишь меня? — вдруг ворвался властный бас человека, который привык командовать.
«Кто-то свой! Этот посадит. Только держись!»
— На фонаре лёд.
— Понятно, дружище… — Голос на секунду умолк.
По бронестеклу запрыгали вспышки огней. Сквозь лед они походили на снежные комья. Ударяясь о фонарь и рассыпаясь, они искрились всеми цветами радуги, слепили глаза.
— Ты правильно зашел. Выпускай шасси!
«Ты сядешь. Ну, разве это так сложно? Главное, быстро выполняй, что тебе скажут».
— Включай фары! Ручку на себя! Сильней на себя! Ах ты какой!..
И через секунду:
— Везучий! Ты чуть не подцепил сопку. Доверни на полградуса. Так… Выпускай воздушные тормоза.
Машину резко тряхнуло.
— Тяни на себя! Та-ак… Два метра… Полтора. О, многовато! Так держи!..
Горлов ничего не видел, но обостренными нервами он чувствовал посадку. Вот сиденье плавно проваливается вниз. Вот машина несется над полосой, гася бешеную скорость.
— Полметра… Убери левый крен!
Горлов качнул ручку в сторону и в следующую секунду услыхал, как шасси со свистом резануло землю.
…Рывком он открыл замок и откинул тяжелый колпак. По горячему лицу наотмашь ударил ледяной ветер. Навстречу, брызгая ярким светом фар, мчалась машина с техниками и санитарный фургон.
Горлов выбрался из кабины.
«А земля-то действительно твердая». С минуту он постоял, глядя на горячий ещё самолет. Провел рукой по плоскости. «Новая машина. Отличная».
В небольшом домике он увидел маленького тщедушного радиста в штатском и офицера в летной кожаной куртке, склонившегося над рацией. Офицер рокотал в микрофон:
— Порядок, братцы! Да, да! Уже здесь. До связи.
Он протянул Горлову огромную ладонь.
— Жить тебе, браток, сто лет. Аэродром неважный. Самый что ни на есть запасной. Скажи спасибо парнишке, как тебя?…
— Бороботько, — сказал радист, краснея.
— Ветер антенну сорвал — он тут наладил.
— Как разведчик?
— Что-то у него стряслось. Стал уходить, звал базу, да не дозвался. Может, дотянул, а может, и нет. Ему-то помощи ждать не от кого…
На рассвете Горлов вылетел к себе на аэродром. Знакомая полоса. Возле неё дружными угольничками выстроились перехватчики.
«Джимми Коллинз погиб. Ты остался жить. Коллинз был превосходным летчиком. Но он всегда был один. Он один шел на риск. И никто не помогал ему. А тебе помогли. Пусть никто не знал тебя, но каждому ты всё равно был дорог.
Это самое важное».
— Заря! Я Семёрка. Прошу посадку! Приём.
Навстречу неслась блестящая от мороси лента бетонки. Тучи, высевая последний дождь, скатывались в океан. День обещал быть солнечным.
Глеб Горышин
Лахтинские камыши
Он был не виноват, командир торпедного катера. Вёл катер по курсу на учебное задание. Залив был пустой. С северо-запада, прямо от распахнутого горизонта, несло свежим ветром. Острую рябь гнало к стадиону имени Кирова, в устье Невки, к стрелке Елагина острова. Командир чувствовал пятками эту рябь. Она била в днище катера. Нос взлетал и с маху падал на жесткую, неровную воду. Брызги секли лицо. Всё вокруг было живо, подвижно и как бы подвластно командиру.