— Зайдите, пожалуйста, — хозяйка открыла дверь. Она плохо говорила по-русски, но это нисколько не мешало Валерию чувствовать, что гостей здесь любят и уважают. Если бы он был просто гостем…
— Мне надо видеть Таирову… Назиму Таирову.
— Извините, она немножко больна, — сказала хозяйка.
— Я из прокуратуры. По делу.
— Да, да…
Ни испуга, ни настороженности, ни суетливой любезности. Лицо такое же спокойное и ласковое. Не поняла?…
— Назима очень переживает. Она из села, далеко за Кировабадом. В город приехала, училась. Работает — такая радость. Это несчастье. Хорошая девочка, добрая. Племянница…
— Я вас прошу быть при разговоре.
— Да, да…
Назима сидела на низком стуле у печки. Когда он вошел, встала, положила книгу. С необычайной для него наблюдательностью (пружина распрямилась) Валерий увидел всё: и похудевшее лицо, и зябкое движение плеч, и название книги — «Каталитический крекинг».
— Вы болели?
— Немного.
— Немного тяжело, — вздохнула женщина.
— Может быть, мы тогда отложим? Вам трудно.
— Нет, — сказала она. — Пожалуйста, нет.
Женщина кивнула.
Вопросы были подготовлены заранее. Он не заглядывал в бумажку и не записывал ответы. Не забыл бы, даже если бы хотел.
Он попросил:
— Подумайте ещё раз. Припомните. Не ошиблись ли вы с задвижками? Это очень важно.
И она старательно, по-детски, нахмурила лоб — вспоминала.
— По-моему, нет, — сказала она виновато. — Я же подождала, когда температура снизилась, и потом закрыла задвижку. И открыла правую… И уже совсем потом отошла, села, взяла журнал. Задумалась — вот не помню о чём, и сразу взрыв…
Валерий поднялся. Конечно, она говорит правду. Дело не удастся кончить сегодня. И вообще неизвестно, кончится ли оно когда-нибудь. По крайней мере обвинительного заключения он не подпишет.
Он вышел на бульвар. Прямо за пожелтевшей травой газона начиналось море. Мысли ясные. Этот взрыв — явление уникальное, на протяжении десятков лет взрывов не было. Значит, и скважина, которая его вызвала, должна быть не обычной. Ну да, не обычной. Скажем, глубже пяти тысяч метров — таких раньше не бурили. Или новая, из недавно открытого месторождения. Или, наоборот, очень старая. Случается, что промысловики возвращаются на нефтяные горизонты, которые эксплуатировались полвека назад. Тогда и крекинга не было… Итак, первое — скважина исключительная.
Второе условие. Вступить в строй она должна была незадолго до взрыва. Скорее всего, в этом году. Больше взрывов не было. Очевидно, вскоре после семнадцатого скважина перестала давать нефть, вышла из строя. Это третье. Очень хорошо. Скважин, которые удовлетворяли бы условиям, наберется, наверное, не так уж много.
Валерий хлопнул в ладоши. Хорошая или плохая, но это уже система. А что, если?… Он вспомнил: «Неизвестное науке — это же очень серьезно!»
Он научился экономить минуты. Знал наизусть расписание электричек, места остановок служебных автобусов, приспособился ездить на чем придется, даже на подводах. И всё равно времени не хватало. Дни исчезали, терялись в бумагах, в пробах, в беготне.
Впрочем, по совести, всё не так мрачно. Он полюбил это хитрое промысловое дело. Может, поэтому девушки, берущие пробы, уже считают его своим. Вчера вечером Марутин, заведующий третьим промыслом, сказал: «Кидай свою бюрократию и иди ко мне оператором. Свежий воздух, простор. Оклад — не ниже, и премии, и будущее. Станешь мастером, кончишь заочно». Сказано было в шутку, а запомнилось — пожалуй, возьмет…
Но дела шли плохо. Как-то очень уж быстро пропала главная его надежда: глубокие скважины. Одну за другой он вычеркнул из списка скважины, пробуренные на новых площадях. Остались менее перспективные. Он просыпался ночью и лежал, мучительно тасуя в памяти номера скважин. Ему чудилось, что сеть, которую он забросил, порвалась и та, проклятая, скважина ушла, выскользнула, как рыба. Он зажигал настольную лампу, брал до боли знакомые книги.
…Он освободился рано и решил съездить к Женьке. Последнее время они почти не виделись. Попадал в институт поздно, когда лаборатория уже не работала, и оставлял бутылку у старика сторожа. Старику было скучно. Растягивая беседу, он смотрел бутылку на свет, нюхал и, весело качая головой, говорил одно и то же:
— Опять «Юбилейный»?
Садясь в трамвай, он вспомнил, что вчерашние пробы остались в прокуратуре. Делать крюк не хотелось, но всё же пришлось. Бутылок было всего восемь, и в сумке они чувствовали себя слишком свободно. Когда он влезал в троллейбус, бутылки так дребезжали, что на него стали оглядываться.