— Вывиха как будто нет.
— Растянул, я же сказал.
— Звони на поверхность, Князь, — сказал, жуя, Юрочка. — Пусть несут портшез для Льва.
— Есть давайте, — сказал Игорь. — Стынет. Неважный вышел супец.
Алик пошел к речке, сел на корточки на истоптанном, заляпанном зубной пастой берегу и начал мыть руки. Они все еще дрожали и были как будто не его, пальцы почти не сгибались.
Подошла Надя.
— Самое противное в пещерах, — сказала она, — грязь эта. Всюду — под ногтями, в волосах, в ушах. Противно.
Лев и Игорь молча ели суп. Юрочка курил, лежа на спальнике.
— Садись, ешь, — сказал Игорь. — Костюм у тебя цел?
— Держится пока.
— Наверно, придется нам с тобой завтра. Ты как?
Надя вытирала руки и смотрела на них.
— Конечно, — сказал Алик.
— Отлично. Ешь, а то не останется. Здесь лозунг такой: от каждого — по способностям, каждому — по нахальству.
Он сел над телефоном, повертел ручку и снял трубку. Все смотрели на него.
— Кто это? Ну как дождь? Ладно, ничего. Теперь слушай. Мы сейчас ложимся спать, а потом мы с Аликом идем делать съемку. Думаем закончить: похоже, что Старушка кончается. Ты слышишь? А остальные, отоспавшись, соберут шмотки и двинут на выход. А мы закончим съемку и тоже. Да, прямиком. До скорого! Что? Нет, все. Счастливо! Часов через десять высылайте вспомогателей.
Он положил трубку и сидел, постукивая по ней ногтем.
— Игорь Викторович! — сказал Юрочка. — Так, в сущности, мы можем и сами все вытащить. Смотрите: мешков сколько выйдет? Семь, не больше…
Он говорил возбужденно и суетливо. Игорь повернулся к Льву.
— Ничего другого не остается. Ты согласен?
— Вполне.
Надя бинтовала ему ногу, положив ее себе на колени. Нога опухла, натянувшаяся кожа лоснилась.
Алик влез в сырой, пахнущий прелой шерстью и носками мешок, с трудом застегнулся негнущимися пальцами. Все время тянуло думать о том, что было бы, если бы он сломал сегодня ноги или позвоночник. Сломавшего позвоночник полагается, кажется, прибинтовать к доске. Интересно, как бы его в таком случае вытаскивали из пещеры?
Не думать об этом, всё! Он перевернулся на другой бок и стал думать о Льве, об отце Льва, потом о своем отце. После того как пришла похоронная, мать собрала все его фотографии и по вечерам, когда в доме ложились спать, садилась к столу и аккуратно, сосредоточенно приклеивала их к страницам книги «Животный мир Южной Америки». «Все хотели с папой сделать альбом, да так и не собрались, — сказала она. — Чтоб карточки не терялись. Все «потом», «потом», да так и не собрались». Одна из этих фотографий, сильно увеличенная и подретушированная, висит сейчас над ее кроватью. На черном пиджаке отца — значки «Осоавиахим», «МОПР» и «Ворошиловский стрелок». «Я не виноват, что у меня нет отца! — крикнул он как-то учителю физкультуры. — Никто не учил меня лазать по канату, плавать и драться!» Но главное, конечно, не в этом. Других обучила этому улица, дело не в этом. Почему-то ни у одного из его товарищей не было отца. Ни в школе, ни в университете. Раньше он как-то не задумывался об этом и сейчас удивился. Потому что у многих одноклассников и однокурсников отцы все-таки были. Особенно почему-то у девчонок.
Подошла Надя.
— А вы… ты ничего не ударил?
— Обошлось как-то.
Она присела — черная шея, черная голова, освещенные сзади волосы и поднимающийся ото рта пар.
— О чем-то плохом сейчас думаешь? О чем-то грустном, да?
— Нет. — Он улыбнулся.
— И еще, наверно, считаешь себя героем. Мне, мол, плохо, а я еще улыбаюсь и никому не говорю. А по-моему, всегда нужно говорить все. И когда хорошо и когда плохо. Всегда. Нужно быть с людьми. Иначе жить страшно.
Алик молчал. Сердился на Надю. За то, что она помешала ему. Потому что жалеть себя — он сам это понимал — было приятно.
Надя встала.
— Ты все время настороже. Если б ты был собакой, уши у тебя все время стояли бы торчком.
«НУЖНО ДОЙТИ»
Спал он плохо: мерз в сыром мешке. Он пошарил по песку, нащупал сигареты, закурил. Игорь спал. Алик сел, зажег свечу, обулся и толкнул Юрочку.
— Ложись в мешок.
— Слышу. — Юрочка не двигался и не открывал глаз.
Всхрапнув, проснулся Игорь, посмотрел на часы.
— Ого, разоспался я!
Они разожгли примусы. Игорь вытащил из мешка резиновую ленту. Алик слышал, как он дышит и как дрожит и хлопает растягиваемая резина.
Они поели каши — горячей снаружи и холодной внутри. Игорь жевал и смотрел в затертый сажей клочок газеты.
— Дурацкая привычка, — сказал он. — Не могу, когда голова ничем не занята. Не могу, например, просто так пройтись по улице. Иду и проделываю всякие дурацкие манипуляции с попадающимися на глаза словами: рифмую, читаю задом наперед, считаю буквы, черт знает что!