— А за бомбометание я хотел представить тебя к награде, — сказал Воцебум и задумчиво ковырнул вилкой холодный бифштекс. — Ты видел на палубе красный крест?
— Когда видишь русского, с красным крестом или без него, думать — излишняя роскошь, — ответил самодовольно Бётгер.
— Ты добьешь русского, — сказал Воцебум.
— Он замерзнет сам.
— Нет, ты добьешь! — повысил голос Воцебум. — Мы должны считаться с теми, кто не утратил в войне иллюзий.
— Хорошо, герр лейтенант, я добью русского, — примирительно сказал Бётгер и улыбнулся командиру.
— И еще, — Воцебум поднялся из-за стола и оглядел летчиков. — Мы, немцы, не покоряем, а освобождаем. Мы всегда будем говорить об этом. Это мы вдалбливаем всем. Но что эти все подумают о Бётгере, который с одного захода разнес транспорт с ранеными?
В дверях показался Бове.
— Ты летишь, Хорст? — спросил механик.
— Да. Туда же.
— Но там нечего делать.
— Там оставался один русский…
— Ефрейтор Бове! — перебил Воцебум. — Вы слышали приказ?
— Да, герр лейтенант.
— Выполняйте!
Бове медленно шел к стоянке. По его широкому безбровому лицу колотила снежная крупа. Ныла обмороженная щека, заклеенная пластырем, ныли руки, избитые ключами. «У этих парней, кажется, нос в пуху, — подумал механик. — И Хорст наверняка достукает того русского».
Он достал таблицу — инструкцию по прицелу Реви и стал регулировать его для стрельбы по малой цели.
Все оставшиеся от сухого пайка продукты Андрюшка мысленно разделил на четыре части. Он уже съел одну, но все равно хотелось есть. Подумал и съел вторую часть. «Ведь чтобы согреться, не замерзнуть в мокрой одежде, надо много еды, а концентраты — какая это еда, не макароны же с мясом», — подумал он. Банку макарон решил открыть на третий, а может, и на четвертый день.
Андрюшка вздохнул и пошел дальше.
Ветер донес до ушей гул. Гул был протяжный, тяжелый. «Неужели вернулся, проклятый?» Андрюшка прибавил шагу, хотя и впереди припорошенная снегом льдина была ровной, без торосов и проталин.
«Зачем я ему, один? — хотел он успокоить себя. — А может, не найдет?» — оглянулся — цепочкой тянулись по снегу следы.
И тогда Андрюшка остановился. Он никогда не попадал под бомбежку, но слышал от старых солдат — погибает первым тот, кто бежит, петляет зайцем, а не лежит, схоронившись. Андрюшка решил стоять, подумав, что сверху стоящий кажется меньше того, кто лежит.
Он повернулся навстречу гулу, снял винтовку, и поставил рядом, приклад к валенку, как часовой.
В белом небе появился крошечный паучок. «А если выстрелить?.. Хотя толк-то какой, зазря патрон испортишь…»
Цепочка следов немного выгнута — русский идет в общем правильно, но, вероятно, ориентируется по солнцу, не учитывая поправку на время. Из любопытства Хорст Бётгер высчитал, сколько километров прошел русский. Получилось двадцать два километра.
— Очень неплохо, — похвалил Бётгер, — парень ходкий.
Он склонил машину в пике и открыл огонь с дальней дистанции. Прицел сильно увеличивал цель. Бётгер видел, как строчка трасс, взбивая снег, быстро приближалась к русскому. Вот она заплясала вокруг. Сейчас русский рванется в сторону… Но русский стоял, как изваяние, и смотрел прямо на самолет. Бётгер, кажется, заметил даже лицо, шапку-ушанку с вздыбившимся козырьком, зеленые петлицы на шинели.
«Стой!» Бётгер рванул ручку на себя, оглянулся, Солдат стоял, как и прежде, только голову повернул.
Бётгер выругался, двинул ногой педаль, чтобы с поворотом через голову снова выйти на цель.
Он бросал машину в пике, стрелял, крутил фигуры, как в опасном воздушном бою, но русского не брали пули.
Остекленевшими глазами проводил Андрюшка взмывающий в небо самолет. Если фашист повторит атаку, он не устоит. Он хорошо знал предел своей выдержки, как и любой человек, если он не приписывает себе каких-то особых качеств.
Фашист снова открыл огонь. Пули с воем крушили лед вокруг. Андрюшка сжал зубы и все же не сдвинулся с места. Маслорадиатор под мотором походил на раскрытую акулью пасть, винт со свистом сек воздух.
«З-з-з», — пуля рванула шинель.
«Мессершмитт» взмыл, опалив жаром мотора.
Кажется, Андрюшка почувствовал на спине тепло, ноги задрожали, и он начал было опускаться на лед, но остановился, навалившись на винтовку.
Он устоял и на этот раз.
Фашист теперь не пикировал. Он стал кружить. Летчик с бреющего полета рассматривал его, словно Андрюшка был какой-то редкий экспонат.