Врываюсь в лес, рассеченный трактом. Шумно! Бегает эхо. Корни деревьев бьют в шины. Сосновые стволы в свете фары кажутся алыми, раскаленными. Близость их обжигает лицо.
Хорошо, что мне приходилось дружить с мотоциклом. Руль послушен. Раз! Проскакиваю между двумя сосенками. Чувствую, как заднее колесо вертится, не находя опоры. Еще доля секунды — и оно рвануло дорогу, метнуло ее за спину.
Лужи бросаются под мотоцикл — склизкие, округлые, как черные медузы. Грязь брызжет в лицо.
Вот уже светятся Выселки. Фонарь у автобусной остановки — как вторая луна.
У столба с фонарем я торможу. Сразу на оба тормоза. «Ява» приседает, словно хочет поползти по земле.
Восемнадцать минут. А мне казалось, что я мчался как рекордсмен. Я проигрываю ему по меньшей мере минут пяток.
Попробуем еще раз. До Колодина я доезжаю за шестнадцать минут. Прогресс! И еще раз — в сторону Выселок. Мне удается, кажется, побить собственное достижение. Но у самых Выселок, на взгорке, подстерегает беда.
Вылетев на вершину крутого холмика, «Ява» угрожающе задирает переднее колесо, стартуя в небо. Сбрасываю газ, но уже поздно. Мотоцикл накрывает меня. Резкая боль обжигает ногу, но, оглушенный падением, я не сразу освобождаюсь от тяжести машины.
Поднимаюсь на ноги. Стою. Кости целы, но правую ногу жжет нетерпимо. Так и есть: приложился к раскаленному глушителю. Зажигаю фонарик… Штанина прожжена, кожа уже вздувается волдырем. Говорят, при ожогах помогает сода. Где ее найдешь?
Мотоцикл, на удивление, цел и невредим, фара горит, уткнувшись в траву. Жаль, что так получилось! Я бы выиграл еще минуту.
Ну ладно, не горюйте, лейтенант! Свою задачу вы выполнили. Вы знаете, что от Колодина до Выселок можно проехать за двенадцать минут. Но для этого необходимо быть гонщиком высокого класса.
Нет, не отпущу я так просто чемпиона по мотокроссу!
12
Помилуйко развивает бурную деятельность. Его хватка, начальственный тембр голоса и безапелляционность помогают в первые же дни сотворить чудо. Райисполком выдает в распоряжение майора единственную в городе «Волгу». На этой «Волге» я мотаюсь из конца в конец Колодина, привожу и отвожу людей — сначала Жаркова, потом белокурую девицу, которую я видел с чемпионом в ресторане, потом Сащенко, еще какую-то бородатую личность…
Ко второй половине дня я окончательно превращаюсь в «рыбку на посылках». Но иного я и не ожидал. Помилуйко любит работать в одиночку.
После обеда майор решает ознакомить меня и Комаровского с результатами следствия, которое он так прочно и без колебаний взял в свои руки.
— Садись, Чернов.
Помилуйко сыт и благодушен, у него вид человека, уверенного в том, что он делает правое дело. Наверно, рядом с ним я кажусь вислоухим щенком.
Помилуйко не спеша перебирает бумаги. Он явно доволен сегодняшней работой. Низенький, коренастый, энергичный, он любит говорить: «Я человек действия». Это действительно так. Он умеет быть бесстрашным и решительным, когда нужно. Я видел, как Помилуйко один на один, отстранив помощников, взял пьяного бандита, вооруженного пистолетом.
Но сложную следовательскую работу, требующую гибкости ума, разносторонних знаний, терпения, майору обычно стараются не поручать. Если бы не болезнь Эн Эс, вряд ли я видел бы Помилуйко в роли шефа.
— Мне пришлось тут кое-что привести к общему знаменателю. Почитай-ка, Чернов.
Это протокол допроса Жаркова. Пробегаю глазами строчки… «В ночь с 8 на 9 августа я находился у гражданки Любезновой М. Н.». Так вот зачем я ездил за этой белокурой «гражданкой»! «Однако в беседе с оперуполномоченным Черновым я вынужден был скрыть этот факт, так как следователь находится в дружеских отношениях с моей невестой Самариной Е. Д. и мое признание, как я считал, могло стать известным ей».
Ну и хват этот Жарков! «Жених»!
— И вот это почитай.
Протокол допроса гражданки Любезновой… «Жарков В. М. находился у меня в квартире с 23 часов 8 августа до четырех часов утра 9 августа, что может засвидетельствовать также А. И. Русых, присутствовавший у меня на вечеринке…» Русых — та самая бородатая личность, которую я возил на «Волге».
Я перевожу взгляд на Комаровского. Долговязый капитан сочувственно и несколько виновато улыбается:
— Да, показания безупречные. Алиби…
— Он как на духу все выложил мне, — гремит Помилуйко. — Я долго чикаться не стану. Тики-так! Ты не огорчайся, Чернов. Жизнь посложнее наших схем.