Капитон не поздоровался, лишь спросил:
— Чем брать будем?
— Ельцовкой.
— Подходящее дело.
Это была небольшая, с низкой стенкой волокуша длиной пятьдесят метров.
Первый же заброс принес добрых сорок килограммов отборного леща.
— Еще два-три заброса — и можно до дому, до хаты, — повеселел Григорий Каленикович. — Только откудова он взялся? — удивлялся старик. — В наших местах лещ как будто отнерестился. Здесь же язь должен быть. Как раз его место для нереста — песочек что золото.
Рыбу без разбора побросали не в засеку, как делают рыбаки, а в мешок. В опасную минуту ничего не стоит и спустить под воду. Но когда забросили вторично, в сетях нашли всего несколько рыбин, да и те — мелкие.
— Пугливые, — сказал Григорий Каленикович. — Известное дело — лещ.
Посовещались и решили еще раз протащить сети и выловили еще меньше.
— Может, на перекат в Русалочью двинуть? — предложил Капитон.
— Уж больно близко к селу. Да и какая уверенность, что и там не лещ? — возразил Григорий Каленикович.
— Философствуешь, старик, — грубо отозвался Капитон. — Ты дело предлагай.
— Но и рыбу можно перехитрить, — примирительно сказал Григорий Каленикович. — Зайдем ей с тылу и возьмем прямо на нерестилище. Доброе место приглядел я в Ободье.
Это был рукав, когда-то полноводный. Григорий Каленикович знал, что Ободье к лету всегда зарастает желтой кувшинкой, а весной всякая рыба приходит сюда класть икру.
Ободье было в пяти километрах выше, недалеко от пионерского лагеря «Орленок», белые дощатые строения которого раскинулись на песчаной отмели притока Барвинок — небольшой, но живописной речки, где верхнелозовские рыбаки имели богатую тоню. С моста, перекинутого высоко над Барвинком, летом просматривались и фарватер и Ободье. Весной же, в разлив, можно было попасть в Ободье, минуя перекат, непосредственно из Барвинка по извилистым рукавам, образованным большой водой.
Именно этим путем и воспользовались браконьеры. Григорий Каленикович уверенно вел моторку, он давно изучил все подходы к рыбным местам в разную пору года и на большом протяжении реки.
В Ободье вошли по-воровски тихо. Уже взошла луна, и Григорий Каленикович невольно залюбовался игрой рыбы, потерявшей всякую осторожность. На минуту даже черствое сердце Штунды дрогнуло, когда вытянули сети и в них забили хвостами, выгибая серебряные спины, тяжелые самки, так и не успевшие отложить икру и дать жизнь новому рыбьему потомству…
Не более часа понадобилось, чтобы наполнить три мешка. Больше нельзя было взять. Вдруг Харитоша тихо вскрикнул:
— Бондаренко!
Парень по звуку мотора узнал лодку инспектора.
— А, чтоб ты пропал, собака! — в сердцах воскликнул Григорий Каленикович. И к напарнику: — Тебе, Капитон Силыч, уходить нужно…
Да, ему никак нельзя попадаться на глаза инспектору.
— У меня, Силыч, такой план, — и старик быстро изложил его. — Подходит, а?
— Что ж, другого выхода нет, — согласился напарник. — Может, и клюнет, — и длинно, свирепо выругался, вытирая сразу вспотевшее лицо широкой ладонью.
И при свете луны на безымянном пальце браконьера сверкнул серебряный ободок перстня.
ПОГОНЯ
Валерий был удивлен и разочарован, когда прошли третий перекат, а браконьеров и в помине не было.
— Может быть, Штунда и не выезжал, — высказал он предположение, особенно внимательно осматривая в бинокль бухточки и заливы, иногда заходившие далеко в глубь крутого правого берега, у которого шла инспекторская лодка.
А вдоль левого берега, богатого песчаными отмелями, двигалась где-то впереди, сейчас невидимая, моторка Юрия Максимовича.
Вдруг Бондаренко круто развернул моторку.
— По носу лодка! — закричал Валерий.
— Дай-ка бинокль, — попросил Бондаренко.
— Штунда! — воскликнул Валерий, — И Харя. Ну, теперь мы его с поличным схватим, не отвертится…
Браконьеры шли впереди, но не видно было, что они набавляют ход и хотят уйти.
— Владимир Николаевич, можно крикнуть, чтоб подошли? — нетерпеливо спросил Валерий.
— Не пори горячку, малыш, посмотрим, что они будут делать.
— У него первоклассный мотор, — сказал Валерий.
— Да, мотор у него не плохой, — согласился Бондаренко и прибавил скорость.
Но и Штунда нажал.
— Владимир Николаевич, разрешите, я закричу, — упрашивал Валерий. Хладнокровие инспектора удивляло его.