— Ой, мальчики, мне плохо! — вдруг заявляет Лялька.
— Так и знал! — произносит Стас. — Никогда нельзя брать с собой женщин. Из-за них погибали лучшие экспедиции.
Я молчу, уставясь на красноватый костер. И мне плохо. Непривычен для нас, жителей равнины, горный воздух, в котором очень мало кислорода.
На огонек заворачивает к нам всадник. Он проворно выбрасывает из седла свое маленькое гибкое тело, подходит к костру.
— Салам алейкум, — произносит он, с любопытством рассматривая нас.
— Салам, — отвечает Юрик.
— Геология?
— Искатели, — бурчит Стас.
Юноша-киргиз понимающе кивает головой.
— Мы можем нанять лошадей здесь до Тамбекского перевала? — спрашивает Юрик, подавая гостю кружку бульона.
— Зачем нанять? Сам пойду.
— Одной лошади не хватит.
— У меня три.
Нашего неожиданного попутчика зовут Авезов Мамед. Он работает в здешнем колхозе и завтра собирается ехать к чабанам за мясом. Договариваемся, что он разбудит нас на рассвете. Добрые здесь живут люди…
По-южному быстро темнеет. Тишина опускается на дотлевшие угли костра, на камни, к которым прижались палатки.
…Мамед резвым щелканьем бича дает знать о себе. Вылезаю наружу — и замираю на месте, пораженный странным светом гор, неба, земли. Все синее.
— Мы на планете Гончих Псов! — кричит Стас, прыгая на одной ноге, пытаясь надеть брюки.
Мамед равнодушно оглядывается — его не удивляет знакомый ему мир. Он ловко вьючит лошадей нашими рюкзаками.
Перед отъездом заезжаем к председателю колхоза Балыкову Актабаю — тощему киргизу с седой жиденькой бородкой, темным лицом и умными глазами, полуприкрытыми верхними тяжелыми веками. Не спеша он проверил наши документы и сказал, что там, куда мы держим путь, никого нет, полнейшее безлюдье. Правда, в пятнадцати километрах к югу — погранзастава. Если что случится, то нужно обращаться туда.
— Как найти ее?
Председатель скептически осматривает нашу карту и показывает на тропу, которая, отделяясь от тропы Тамбекского перевала, ведет через ледник к долине, где и находится застава.
— А геологи или топографы там не работают? — спрашивает Юрик.
— Нет, — твердо отвечает Балыков. — Повторяю, вы там одни, так что будьте очень осторожны. В горах опасно. Метель, обвал, холод.
— Нуждаетесь ли вы в чем-нибудь? — спрашивает на прощание Балыков.
Мы ни в чем не нуждались. Поблагодарив, отправляемся в путь.
Некоторое время еще виднелся внизу глинобитный кишлак, но вскоре он исчез за поворотом. Мы круто забирались в гору.
…Тропинка то расширяется, то сужается, но неизменно держится берега реки. Видимо, тот, кто прокладывал ее первым, опасался безводной возвышенности и вязал петли вместе с рекой. Иногда тропу можно срезать, но Мамед энергично протестует:
— Не знаешь гора, не ходи гора!
— Но почему? — возмущается Стас.
— Первый шел не дурак. Лучше знал, чем мы с тобой.
Мы смолкаем, догадываясь о восточном, почти фанатическом уважении к тропе. Тропа — это единственная безопасная дорога.
Губы стягивает непривычная сухость. Подковы лошадей звенят на камнях. Мы идем, стараясь делать размеренные шаги. Горные ботинки, огромные и тяжелые, как утюги, выматывают нас.
Стас прыгает с камня на камень.
— Горы не любят дураков! — кричит Мамед.
Юрик идет впереди. Невысокого роста, какой-то квадратный от широченной штурмовки. Размеренны его шаги. Дыхание глубокое, ровное. Он не чувствует усталости. Мы же то и дело сбиваемся с шага, семеним, торопимся.
Иногда тропа бежит по самой кромке обрыва. Мамед в этих случаях берет переднюю лошадь под уздцы. Лошадь косит печальным фиолетовым глазом на обрыв, осторожно переставляет копыта, помахивая хвостом от волнения. Иногда тропа разбегается до ширины доброй арбы, и кони приободряются, весело пофыркивают, пытаются ущипнуть придорожный кустик.
Постепенно мы замечаем, что на пути все меньше встречается лужаек, заросших травой, все темней становится небо, и больней саднит обгоревшая кожа на лице и руках. Солнце жарит без милосердия.
— Привал! — зычно кричит Мамед. — Это последняя лужайка, где есть трава.
Мы ложимся на теплую землю. Где-то свистят улары — горные курочки. Попискивает цыпленком маленький ручеек внизу под камнями. Ноги и плечи гудят, как орган. От яркого солнечного света закрываю глаза, и сразу наваливается сон. Что-то покалывает кожу. Идет снег! Лето, тепло — и вдруг снег. Он летит к нам с вершин — колючий, твердый горный снег.
Так тепло и покойно, что не хочется ни двигаться, ни ломать для костра колючий и жалящий, как крапива, верблюжатник, ни ставить палатки. Но дежурство сегодня выпадает на мою долю. Встаю и отхожу к кустам верблюжатника, надевая рукавицы. Даже сквозь брезент чувствую сотни крохотных колючек.