Сталь подков, казалось, звенела над самой головой. Шёневеттер трясущимися руками нащупал пустую консервную банку, засунул туда пакет в плотной клеенчатой обертке, прикрыл крышкой.
Стук копыт смолк. Всадники остановились.
— Повернем назад? — спросил один из них.
— Давай, — согласился другой.
Шёневеттер высунулся из пещеры и увидел пограничников в полушубках, шапках-ушанках, с карабинами за спиной. Приподнявшись на стременах, они поскакали вниз по тропе.
— Бог милует нас, Карл, — прошептал Шёневеттер. — Мне кажется, будет более безопасным, если мы спрячем пакет здесь. Если русские найдут его у нас, то они тут же поставят к стенке. Мы вернемся сюда и заберем деньги, когда рейху улыбнется счастье. Если нас поймают русские, мы — обыкновенные торговцы опиумом.
Пещера была сухой. В глубине лежали камни. Никому не придет в голову их ворошить. Шёневеттер и Минцель отвалили большой камень, обмазали банку жиром ветчины, обмотали ее куском одеяла и спрятали в щель, сверху прикрыв тяжелым камнем.
— Запомним ли мы это место? — усомнился Минцель.
— Запомним. Через этот перевал проходит единственная тропа, мы без труда найдем ее.
В глухом кишлаке им удалось раздобыть поношенную солдатскую форму, ботинки с обмотками, еще раньше, в Иране, они запаслись поддельными справками на русском языке о том, что такие-то возвращаются на фронт после лечения.
…Поезд медленно тащился по пустынным русским степям. В вагоне на узлах сидели старики и старухи, солдаты, возвращающиеся на фронт из госпиталей.
Часто поезд обгоняли воинские составы. Под взгорбленными чехлами угадывались танки и пушки. На платформах у зенитных спарок сидели солдаты в тулупах, белых от инея.
«И все на нас», — мрачно думал Шёневеттер.
Боясь выдать себя, он лежал под самым потолком на третьей полке и про себя повторял русские слова. Минцель устроился рядом и шепотом читал листки из русской книги. Они попали к нему, когда на станциях он покупал вареную картошку и огурцы.
После Челябинска соседом Шёневеттера на второй полке стал разговорчивый сибирский стрелок.
— В глуши, видать, жил, без русских? — спрашивал он, пытаясь завязать разговор с Шёневеттером.
— В горах жил, высоко жил, — односложно отвечал Шёневеттер.
— О жинке скучаешь или отца с матерью оставил?
— На фронт хочу.
— На фронт, конечно, все поспеем, а дом домом остается. — Когда сибиряк поворачивался с боку на бок, полка жалобно стонала под его огромным телом. — Ну, война еще годок-другой протянется. А потом домой…
— А если убьют? — Шёневеттер почувствовал, как от злости к лицу прихлынула кровь.
— И это может случиться, — согласился русский. — Только ведь другие придут. Нас, посчитай, сколько наберется…
В словах сибиряка было столько спокойной уверенности, что Шёневеттеру стало не по себе. Он решил подкупить сибиряка.
— Водку пьешь? — спросил он однажды.
— Ну, а кто ее не пьет, проклятую, — оживился русский.
— Купи на станции, пить будешь. — Шёневеттер протянул деньги русскому.
— Да у меня свои имеются, разложим баш на баш. — Сибиряк достал из кисета замасленные червонцы и, когда поезд остановился, побежал за водкой.
— Карл, держи этого русского на прицеле. Чем-то он страшен, — зашептал Шёневеттер Минцелю.
Чутье разведчика не обмануло его. Это случилось уже за Воронежем, когда поезд был недалеко от линии фронта и Шёневеттера с Минцелем отделяли какие-нибудь сутки от той минуты, когда они пройдут через русские окопы и сдадутся немецким солдатам.
Сибиряк заподозрил неладное и сдал их патрулю. В комендатуре без труда поняли, что документы липовые. Через неделю состоялся суд, и Шёневеттера с Минцелем повели на расстрел.
Морозный снег звенел под ногами. Пряталось за вербы белое солнце. Уныло торчали трубы сожженных домов. По черной, занавоженной дороге тянулись на запад сани со снарядными ящиками, мешками с мукой и сухарями. Пожилые возницы сонно поглядывали на комендантских солдат, выстроившихся перед двумя смуглолицыми людьми в шинелях без ремней и крючков.
— Дезертиров поймали, сынок? — поинтересовался у лейтенанта возница.
— Хуже, батька… Шпионов.
— Ну, ну… — Возница поцокал языком и равнодушно стегнул лошадей. — Поторапливайтесь, одры воинские!