Что-то заставило Джангира спуститься с тропы на ровное поле льда. Его люди поужинали и легли, утомленные дорогой, рядом с лошадьми и верблюдами. Громадная лавина накрыла лагерь, как рука муху. Никто не успел спастись.
Шли годы… Под солнечными лучами снег превратился в лед, замуровав навеки своих пленников.
— Надо бы пробить шурф во льду, проверить наши догадки, — говорит Стас, взволнованно протирая очки.
— Нет, ничего нельзя трогать. Мы расскажем ученым. Сюда прибудет специальная экспедиция.
«И я обязательно буду в этой экспедиции», — подумал каждый из нас про себя.
Взволнованные необычным открытием, выбираемся из грота.
Шёневеттера и Минцеля усаживают на лошадей к дюжим пограничникам. Чтобы они не вздумали прыгнуть с седла, крепко привязывают их реп-шнуром.
Мы грузим на свободных лошадей рюкзаки и тоже взбираемся в седла.
Едем по тропе. Невдалеке замечаем горную козу с козленком. Коза жует жвачку, невозмутимо поглядывает на нас. Только козленок тревожно кружит возле нее, тыкаясь в бок узкой мордочкой.
Из скал вырывается ручеек. Голубая струйка брызжет водяной пылью, и над блестящими влажными камнями повисает радуга, такая крохотная, что ее можно обнять руками.
С вершин, как белые реки, спускается в долины вечерний туман. Клубясь, образует свои водопады и перекаты, отсвечивает розовыми боками. Чуть в стороне набухает сиреневая, отяжелевшая от влаги туча. Ее передергивает молнией, и с треском катится по горам гром. И как это всегда бывает здесь, в продолжение грому грохнула лавина — вершина сбросила с отяжелевших плеч снежный карниз.
Мы сейчас выше облаков и грозы. И гроза и облака — у наших ног. И возникает какое-то гордое чувство родства с этими горами, с дикой и беспокойной стихией.
Теперь мы знаем, где и как погиб караван. И мы пойдем в новую экспедицию. А она обязательно будет. Наука не любит оставлять на своем пути «белые пятна». Всегда находились люди, которые шли на поиск — пусть через год, сто, тысячу лет.
Е. ШТЕНГЕЛОВ
ШТУРМОВОЙ ОТРЯД
ЖАРКИЙ ЛЕТНИЙ ДЕНЬ
В пять часов прозвенел звонок. И сразу за стенами, над потолком и под полом захлопали двери. По коридору, цокая каблучками, смеясь, прошли лаборантки из отдела петрографии. Алик выключил лампу микроскопа и, прислонившись затылком к стене, закрыл глаза. В мерцающей темноте, разгораясь и потухая, плыли, вращались разноцветно светящиеся многоугольники кристаллов.
Выйдя из института, он нашел в кошельке трехкопеечную монету для автомата и выпил стакан воды. Солнце пекло с бесцветного неба, и приятно было пить холодную, кисловатую воду, смотреть, как в нише автомата дрожат солнечные блики и вьются, ползают осы.
Домой он пошел пешком. Сначала по левой, теневой стороне улицы, потом ему пришлось пересечь по диагонали, по хрустящему ракушечному песку, сквер, пройти два квартала вдоль трамвайной линии, свернуть направо, где начинается узкая кривая улочка с голубым ручейком мыльной воды посредине.
Хозяйки дома не было. Алик полежал на кровати, потом вскипятил на электрической плитке чай, намазал на сухой, растрескавшийся кусок батона желтое, жидкое от жары масло, пожевал, глядя в открытое окно. Во дворе по ту сторону улицы белили: перед оплетенной панычами верандой стояли рулоны ковров, спинки кроватей и заляпанные известкой фикусы. Солнце уже ушло за крыши, двор был в тени; а когда, побрившись, в свежей, хорошо выглаженной рубашке, Алик вышел на улицу, жара совсем спала, из палисадников пахло цветами.
Он шел вниз, к центру. Мимо стертых, чисто вымытых порогов из известняка, мимо сидящих на стульях и скамеечках женщин и стариков с газетами и растрепанными библиотечными книгами, мимо черных проемов дверей, в которых кипели на керогазах борщи и жарилась рыба.
А вдоль трамвайной линии блестело низкое солнце, слепило глаза. Как тогда, когда он шел здесь первый раз; только тогда было утро и солнце светило с другой стороны — поезд из Аркадьевска пришел на рассвете, и Алик долго ходил по пустым улицам, дожидаясь, когда откроются столовые. Дребезжали пустые, насквозь просвеченные трамваи; ревели, окутываясь голубым дымом, самосвалы, в дыму плясали лучики от зеркалец на их кабинах… После бессонной ночи резало глаза, во рту был металлический вкус, поташнивало, и пугающе-неожиданной была каждый раз мысль о том, что с Аркадьевском все кончено, что это уже прошлое, что где-то здесь, на одной из улиц этого чужого города, он будет теперь жить, будет ходить на работу и в кино… Три месяца уже, как он здесь, но и сейчас еще становится иногда странно: почему это случилось — почему он уехал вдруг из Аркадьевска и приехал в Крым? Надоело плыть по течению, отвечал он себе, захотелось сделать поворот, все равно в какую сторону.