— Выплыл-таки трехжильный черт! — пробормотал хорунжий, услышав эту весть.
И снова вспомнилась ему августовская ночь, когда плыли они вдвоем с полковником через быструю реку Маныч.
Было это с год назад. Бесславно закончился десант, брошенный по приказу Врангеля из Крыма под Таганрог. Командовал десантом полковник Назаров. Вел он с собой полторы тысячи казаков. Большей частью были это люди, возвратившиеся недавно из германского плена. Им бы хоть к черту в зубы, только попасть на Дон.
После молебна они и отправились.
Встретили их донцы, точно, горячо. Половина десанта здесь же и легла на пустынном азовском берегу. Вторую половину удалось Назарову увести на север в обход Ростова на Дон.
С месяц шли они по правому берегу Дона. Творили расправу с Советами, с мелкими отрядами красных. И вроде стало и вправду расти их войско за счет недовольных Советской властью. Но у станицы Константиновской красные, будто опомнившись, бросили на них с двух сторон регулярные части.
Двое суток шел бой, и хорунжий до сих пор не может понять, как тогда удалось ему уйти. С десятью казаками он и полковник Назаров решили править на Кубань, к Улагаю. Да по дороге казаки разошлись, не захотели опять идти в чужие места, а у самого Маныча возле небольшого хутора настиг их какой-то отряд. Погнались. Коней постреляли, а полковника ранило в плечо. Все же ушли, до вечера отлежались в перелеске, а ночью поплыли через Маныч. Хорунжий взял себе полковничье оружие. До середины уже доплыли, как стал полковник тонуть.
Никогда не забудет хорунжий, как скользкая и холодная рука ухватила его за плечо, потащила под воду. Вывернулся хорунжий, ногой оттолкнул полковника и, не помня себя, напрягшись до судороги, выплыл на берег. С час лежал на песке. Никого не было…
До отряда Улагая он не дошел. Услышал вскоре, что и кубанский десант рассеян. Вернулся на Дон, добыл чужие документы. Здесь-то и нашел его представитель подпольного штаба ОРА из Ростова.
Много тогда скрывалось в бескрайних донских камышах людей из разгромленных белых армий и отрядов. Встретил Говорухин и других офицеров, мало-помалу сошлись к нему зимой сотни две отчаянных, кому терять было нечего. Ростовская подпольная организация снабдила деньгами, обещали большие чины дать. А главное — под секретом узнал Говорухин, что в середине лета ожидается английский десант с Черного моря и после этого будет провозглашена независимость Дона.
К весне сумел хорунжий поставить под свое начало в общей сложности тысячи полторы сабель. Были у него свои люди и в станичных Советах и в военных отделах. Конечно, всю силу вместе он не держал: кто в камышах, кто по хуторам. Однако если потребовалось бы, в несколько часов мог собрать всех. Центр приказал не предпринимать пока мелких выступлений, а держать людей наготове.
По слухам с Кубани, там тоже формировались отряды. Видно, у большевиков не хватало сил для борьбы с ними. Да и что можно было поделать с таким войском, которое в час бесследно исчезало, как оборотни, превращаясь в мирных с виду хозяев.
Говорухину намекали, что в ростовском штабе ОРА о нем знают и самому барону Врангелю доложено о его стараниях. В мечтах хорунжий видел на себе полковничьи погоны, а то и, чем черт не шутит…
И вдруг Назаров. Словно ушат холодной воды вылили на Говорухина. Тут он и запил.
В середине мая прибыл от Назарова связной. Хорунжий принял его на хуторе Старицком, где он безбоязненно проживал, пользуясь тем, что в сельсовете был не кто иной, как его адъютант Антонов.
Говорухин сидел в хате с командиром первой сотни Боровковым. На столе среди бутылок и мисок с закуской красным раструбом сверкал граммофон, и хриплая пластинка вопила залихватски:
Хорунжий прихлопывал рукой по столу в такт куплетам, звякали пустые стаканы. Багровое и опухшее от многодневного пьянства его лицо было мрачно.
— Вот вы, Фаддей Иваныч, — говорил Боровков, — тоже были в Германии. Слышал, там тоже была революция. Ну у нас-то, я понимаю, немцы революцию произвели. А вот у немцев кто же?
— Не было у них революции! — сказал, по-пьяному растягивая слова, Говорухин. — Не было и не могло быть. Немцы, брат, — народ аккуратный!
— Однако я слышал, — возражал тоже захмелевший Боровков, — что Вильгельм…
— Что? — спросил Говорухин и, подняв глаза, увидел в дверях своего ординарца и незнакомого человека в гимнастерке без погон.
— Кто такой? Я ж говорил, чтоб никого!..
— Позвольте доложить, ваше благородие (у себя в войске Говорухин ввел прежние обращения), — отрапортовал ординарец, — они от их превос… их высокоблагородия полковника Назарова.
Говорухин почувствовал, что неотвратимое, надвигавшееся на него последние недели, пришло.
Словно испугавшись чего-то, смолк граммофон, только игла продолжала с шипением скоблить пластинку. Говорухин стукнул по ней кулаком. Жалобным звоном ответила граммофонная пружина.
Сотенный Боровков, чуя неладное, встал.
— Кто такой? — мрачно спросил Говорухин, глядя на гостя.
— Поручик Ремизов, с особым поручением господина полковника.
Хорунжий тупо молчал, потирая разбитый о граммофон кулак.
— От полковника? — наконец переспросил он. — А как зовут полковника?
— Иван Семенович, — удивленно пожал плечами поручик. — Я думал, вы предупреждены. Вы позволите сесть?
Ничего не отвечая, хорунжий, пошатнувшись, встал и вдруг дико заорал на Боровкова и ординарца:
— Чего уставились? Геть отсюда! И чтобы ни одна душа!..
Поручик, не дожидаясь приглашения, сел. Говорухин, пошатываясь, прошелся по комнате. Подойдя к столу, он налил самогон в два стакана. Горлышко бутылки дробно позвякивало о край.
— Пейте, поручик, — сказал он.
— Может быть, сначала о деле?
— С приездом, — ответил Говорухин, опрокинув стакан в горло.
Ремизов хлебнул из стакана и брезгливо поморщился.
— Ввиду того, что я провел предварительную проверку, мне не нужно от вас никаких подтверждений, — сказал он, — я прямо могу приступить к делу…
— Какие еще проверки, — Говорухин взял со стола соленый огурец. — Вам Иван Семенович говорил обо мне что-нибудь?
— Н-нет, — под пристальным пьяным взглядом Говорухина поручик почувствовал себя будто бы неловко. — Я имею приказ назначить с вами встречу.
— А какая мне в этом надобность? — Говорухин снова налил самогон, но на этот раз только себе.
— Такова директива из Ростова. Я думал, и вас предупредили. Мы должны координировать наши действия.
В отравленном мозгу Говорухина гвоздем сидела только одна мысль: помнит ли полковник Маныч? Бывает, что люди забывают, или, может быть, он тогда потерял сознание?
Он взял со стола стакан, но, подержав перед собой, со стуком поставил его на место.
— Ладно, — сказал он, — я встречусь с полковником. Но только с глазу на глаз. А сейчас пейте, поручик.
Ремизов пить не стал.
— Мы должны назначить место и время встречи.
— А мне все равно, — ответил Говорухин.
— Хорошо, тогда завтра, ну, скажем, в семь вечера. Мельница у хутора Сурчиного.
— Да хоть бы и у Сурчиного…
Ремизов встал.
— Я могу надеяться, что господин хорунжий назавтра не забудет?
Красное лицо Говорухина побагровело еще больше.
— Слушай, — сказал он вдруг тихо, но внятно, — а если я тебя сейчас шлепну? Ты думаешь, Говорухин пьян?
— Вы будете нести ответственность перед штабом ОРА! — спокойно ответил поручик, и что-то в его тоне сказало хорунжему, что его полугодовая вольница кончилась.
Но он еще не хотел сдаваться.