На совещании Ухтомский дал распоряжение Борису огласить приказ по «Армии спасения России».
— «По части строевой, — читал Борис, — в момент выступления вооруженных сил спасения России предписываю: первое — из южных и юго-восточных участков Ростовского округа и местностей, к ним прилегающих, образовать еще два мобилизационных и административных округа.
Первый южный округ включает в себя всю местность от реки Дона до реки Мокрый Чобур к востоку в направлении станиц Кущевская и Степная до станицы Кагальницкой.
Пунктами формирования избираются Азов, слобода Кагальник, станица Елизаветинская, Ново-Николаевка, Каял, Степная, Кущевская и другие в зависимости от условий и удобств формирования по личному выбору начальников округов».
Далее шло перечисление других пунктов для формирования и, наконец, строка, которая была особенно важна для Бориса:
«Начальником южного мобилизационного административного округа назначается полковник Назаров, которому как опытному и доблестному воину в деле спасения нашей дорогой родины вверяю и командование всеми вооруженными силами названного округа…»[3]
«Представляю себе, как Говорухин встретит этот приказ, — подумал Борис. — Этого хорунжий как раз и опасался. Ну ничего, нам это как раз на руку!»
На совещании было решено, что Новохатко с командой своих «боевиков» будет полностью отвечать за «ликвидацию» в городе руководящих партийных работников.
— Поезжайте, Николай Маркович, к Говорухину, подберите себе еще десятка два надежных людей. Действовать будете по вашему списку. Вам, есаул, — генерал обратился к Филатову, — необходимо взять на себя выполнение особого задания, о котором я скажу позже.
Участники совещания расходились, как всегда, по одному. Последними остались Бахарев, Беленков и Филатов, которого князь попросил задержаться. В углу на правах хозяина дома сидел Новохатко.
— Все мы здесь, господа, друг другу доверяем, поэтому я хотел бы сказать вам об одной неприятности. Посланник Петра Николаевича, с которым я встречался сегодня, сообщил мне, что сведения о нашем штабе попадают в руки англичан каким-то образом помимо нас. Необходимо это обстоятельство устранить. Нам это крайне невыгодно, — сказал Ухтомский.
Филатов и Новохатко, не сговариваясь, вместе посмотрели на Беленкова. Тот сидел как ни в чем не бывало.
— Будет исполнено, ваше высокопревосходительство, — тихо, но внушительно проговорил Новохатко и снова посмотрел на Беленкова.
— Теперь о вашем задании, есаул, — сказал Ухтомский, — вместе с корнетом Бахаревым вам поручается нападение на тюрьму. Подберите себе людей сами. Я слышал, что у корнета есть знакомства среди служащих там охранников. Мы получили некоторые ассигнования и могли бы действовать не только оружием…
Борис вспомнил о тяжелой котомке, оставленной сегодня приезжим, — значит, там были деньги, возможно, золото, подумал он.
— Это облегчило бы нашу задачу, — улыбаясь, ответил генералу корнет Бахарев.
В ту же ночь в здании на Большой Садовой совещались и чекисты. Сведения, сообщенные Борисом, полностью подтверждались другими данными и сообщениями Москвы. На двадцать третье назначен мятеж белоказаков. Теперь наступила пора действовать решительно и быстро. Детальный план захвата всех групп организации был уже готов. Работа Бориса помогла составить его с таким расчетом, чтобы ни одна группа не могла узнать о захвате другой и поднять общую тревогу.
Была, наконец, обнаружена и линия связи с Врангелем. Еще несколько дней назад, когда полковник Васильковский сошел в Новороссийске с небольшого греческого судна «Апостолис», он был взят под наблюдение советской контрразведкой. Чекисты не знали, куда и к кому именно явился этот курьер из Софии. Но когда на пристани в Ростове его встретил Бахарев, все стало ясно. Задерживать Васильковского пока не хотели — надо было узнать, с кем он еще попытается встретиться.
Казалось, все было готово к ликвидации подполья в Ростове. Но, как это часто бывает, всего предусмотреть невозможно.
17. Паршивая овца стадо портит
Поручик Милашевский этой ночью снова не спал в своей одиночной камере. Надежд на освобождение не было никаких. За эти дни, прошедшие с момента рокового нападения на берегу Дона, ему пришлось обо всем подробно рассказать чекистам. Впрочем, он понял, что те и без него знают об организации почти все. Поэтому у него не оставалось никаких сомнений в том, что в организацию проник агент красных и что этот агент — есаул Филатов. После побега Филатова оставалось много неясного. За долгие часы одиночества у поручика было время подумать и сопоставить факты, вспоминая случайно сказанные фразы и события последних месяцев. Вначале его подозрения распространились и на корнета Бахарева. Но затем он отверг их. Чекисты на допросах очень много спрашивали о Бахареве, в то время как о Филатове им было все известно. Потом Милашевский вспомнил разницу в поведении Бахарева и Филатова во время проверки у Говорухина. Корнет схватился за гранату, а Филатов что-то мямлил.
«Дело было так, — думал поручик. — По просьбе Галкиной Бахарев пытался спасти Филатова, а чекисты, завербовав есаула, помогли ему бежать».
Потом пришли другие мысли: допустим, красные сейчас не расстреляют его, учтут чистосердечные признания. Ну, а если произойдет переворот? Тогда вся вина за нынешний провал организации падет на него. И уж врангелевская контрразведка не простит ему его показаний.
Что же делать? Эта мысль не оставляла Милашевского даже во сне. Утаив на допросе карандаш, он написал записку Беленкову. В ней было всего две фразы, написанные примитивным шифром, которому научил его когда-то полковник:
«Нахожусь в тюрьме. Есаул Филатов — предатель.
«Терять мне нечего, — думал поручик, — попробую передать на волю». И вот уже четвертую ночь он вел осторожные переговоры с конвойным Кармановым, который, как казалось поручику, готов был выполнить его поручение.
В коридоре тихо прозвучали шаги. Милашевский бесшумно подскочил к двери. Он открыл волчок — небольшое окошечко. У дверей стоял Карманов.
— Давайте быстро, вашбродь, — зашептал он. — Зараз меняюсь. Только чтобы без обмана золотом было уплачено.
— Не сомневайся, братец, — сказал Милашевский, подавая в волчок записку. — Скажешь, что от меня, — заплатят.
Отойдя от двери, поручик прилег на жесткую койку. Слабость охватила его. Куда пойдет сейчас этот дикий и жадный Карманов? К Валерии Павловне, как было условлено, или к Федору Зявкину?
Но опасения Милашевского были напрасны. Рядовой Карманов из роты охраны ростовской тюрьмы совершенно точно исполнил его поручение. Он отнес его шифрованную записку Валерии Павловне. Он сказал все, что было нужно: и что записка для господина-гражданина Беленкова и что заплатить обещались золотом.
— Хорошо, хорошо, любезный, мы заплатим. Зайдите к вечеру, — боязливо сказала Валерия Павловна, захлопнув дверь перед его носом.
Карманов почесал в затылке, сплюнул и пошел домой отсыпаться после ночного дежурства. Однако вечером выйти из дому он не смог, так как был арестован.
Но за то время, пока он отсыпался, произошли многие важные события.
Получив записку, полковник Беленков, квартировавший у Валерии Павловны, заметался по комнате.
— Черт возьми! Я так и знал!.. И это русское офицерство! — бормотал он. — Предатель на предателе! С меня хватит! Я ухожу к англичанам. Валерия, вам немедленно нужно уезжать! Куда? Куда глаза глядят.
Собрав небольшой чемоданчик, тщательно осмотрев и перезарядив старый, но надежный наган, полковник осторожно вышел на улицу. Все было спокойно. Он быстро пошел к пристани, но на полдороге шаги его замедлились. Потом Беленков остановился и вдруг решительно повернул к Торговой улице. В этот ранний утренний час на улицах было еще совсем пустынно.