Шесть «юнкерсов» стали пикировать на скорострельные зенитки в лозняке у переправы.
Еще один «юнкерс» загорелся и врезался в землю недалеко от берега.
Иванов закричал, возбужденно, размахивая руками!
— Это Кешкина батарея второго срезала! Смотри, как кучно бьют! У них разрывы покрупней, чем у скорострелок!
Лозняк заволокло желтым песчаным облаком.
Зенитки на горе выжидательно замолчали. Не стреляла и батарея в лозняке. «Лапотники» с хрюкающим воем носились над переправой, поливая всё из пулеметов и пушек. Из лозняка простучала зенитка, и в небе появилась гроздь белых шариков.
«Юнкерсы» пошли над полями, медленно набирая высоту. Батарея на горе открыла огонь, и еще одна машина, дымя, упала на пшеничное поле.
Иванов возбужденно спросил:
— Видал?
— Хороший выстрел!
Зенитчики на горе не дали «юнкерсам» повторить старый маневр: набрав высоту, выйти друг другу в хвост и образовать круг.
Иванов комментировал:
— Не получилась карусель! Сбили форс!
Пикировщики разделились: три атаковали батарею, а четыре — переправу.
— Нервничают, промазали, — сказал Иванов, когда внизу осели водяная пыль и земля.
— Мост цел, а зенитчиков накрыли.
— Да, замолчала последняя пушка. — Иванов вздохнул, полез за кисетом. — Нет, как хочешь, а смотреть, как другие воюют, не по мне, лучше уж самому… Дай-ка спичку! — Он потемневшими от ненависти глазами глядел вслед «юнкерсам».
Они улетали, провожаемые трескотней пулеметов и резкими выстрелами противотанковых ружей.
— Пехота приняла. Нам передышка… Нет, отбоя не было. Что-то Кешкины ребята пушки в другую сторону разворачивают. Не идет ли другая партия? Слышишь? Так и есть! Они. Пожиже только. Всего четверо.
Пушки открыли беглый огонь.
Ложкин осмотрелся.
— Сейчас они пойдут на нас.
Недалеко виднелась промоина в сером известняке. Он пошел к ней и стал на краю, глядя в небо. Четыре самолета, как коршуны, парили по кругу.
Иванов подошел к Ложкину.
— И эти с карусели начинают. Зачем эта канитель?
— Видишь ли, их военные специалисты считают, что легче убить человека, когда подавлена его воля. Для этого ученые психологи разрабатывают тактику, формы оружия, окраску его.
— На испуг берут?
— Да, стараются повлиять на психику.
— Что-то мажут наши, а те куражатся. Эх, под самым брюхом лопнула! Не знаю, как на кого, а на меня не действуют их фокусы. Может, где в других странах это и влияло, а у нас не очень. Правда, поначалу ребята-кадровики говорили, что кое-кто паниковал, как завоют «лапотники» или когда фрицы шли в рост в психическую…
Он замолчал, ощутив невольный холодок в плечах и на спине: прямо на них падал пикировщик. Иванов поборол в себе страх и остался стоять, впившись пальцами в приклад автомата, и ждал с гулко бьющимся сердцем, когда снаряд врежется в тупое рыло вражеской машины. Зенитки вели предельно скорый огонь, а самолет падал и падал прямо на Иванова и Ложкина, так по крайней мере им казалось. Из-под крыльев отделились две черные капли.
Разведчики прыгнули в промоину; сидя на корточках, невольно вобрав голову в плечи, они вслушивались в нарастающий свист бомб. Этот свист не могли заглушить ни выстрелы зениток, ни рев самолетов. Бомбы взорвались где-то очень близко. Качнулась земля, и стало тихо. Пыль забивала глаза, нос, рот… Земля вздрагивала через равные промежутки времени. И было по-прежнему тихо, как в блиндаже в шесть накатов, и, будто через толстую крышу, доносились гул, стук и урчание «лапотников».
Слух постепенно возвращался к разведчикам. Теперь они слышали, как в прежнем ритме стреляли пушки. Пыль стояла густая, сизая. Над их головой, обдав тугой струей смрадного воздуха, прошел «юнкерс».
— Пошли на второй заход! — прокричал Иванов.
Звенело в ушах. Ветер унес пыль. Жарко палило солнце. Где-то над самым ухом пиликал храбрый кузнечик. Внизу, у переправы, застучали зенитки, автоматы.
— Ожили! — радостно сказал Иванов. — А мы-то думали… Наших так скоро не смахнешь с земли. Ишь, садят! Оклемались. Наверстывают…
Ложкин смотрел в небо, прислушиваясь к гулу самолетов. Они ушли за лес и делали большой круг, заходя к солнцу. Батарея на опушке молчала.
Иванов сказал с усмешкой:
— Вот, брат, как в гости напрашиваться!..
В тишине резанул крик:
— Санитаров! Тамара! Скорей!..
Ложкин встал.
— Надо! — согласился Иванов.
Когда они подбежали к орудию, там снова вели огонь. Командир орудия сидел у ящиков со снарядами, прижав плечом к уху телефонную трубку, повторял слова команд и устанавливал дистанционные трубки; молниеносно поворачивал кольца на головках снарядов и передавал заряжающему. Увидав пехотинцев, показал глазами на груду пустых гильз. За гильзами лежал раненый и глядел в небо. В глазах его застыл ужас. Еще несколько минут назад он, как и все его товарищи, выполнял свое дело возле пушки и за горячей работой не думал о смерти. А сейчас он видел, как она летела к нему на желтых крыльях. Надежда внезапно осветила его лицо.
— Скорее, скорее… — беззвучно шептали его губы.
Ложкин взял раненого под руки, Иванов — за ноги, и они побежали с ним к промоине.
На середине пути раненый закричал:
— Стой! Бомбы! Ложись!..
Они опустили раненого и упали ничком на землю. Оглушенные, засыпанные землей, терновником, вырванным с корнями, они долго лежали. Выждали, когда стихнет бомбежка, подняли раненого и понесли в пыли и дыму.
В промоине они разрезали зенитчику сапог и перевязали ступню ноги.
Пикировщики разворачивались над лесом для новой атаки.
— Ну вот, скоро опять запляшешь, — сказал Иванов и предложил: — Закури!
— Некурящий, спасибо. Вы куда это меня притащили? Надо в пещеру под горой, там у нас санчасть. Пошли отсюда. Прямо по этой канаве. Тут недалеко. Я теперь сам, на одной ноге допрыгаю, только опереться на кого-нибудь.
— Берись за плечи, — сказал Иванов.
Промоина, заросшая колючим терновником, круто опускалась вниз. Идти в ряд было нельзя. Иванов сказал:
— Садись на закорки! Но-но, не мудри! Опять заходят…
В пещере, выдолбленной в известковой толще, видно под немецкий штаб, было просторно, хотя в ней находилось около двадцати раненых. Они лежали и сидели на сене вдоль серых стен. Возле одного лежачего стояла на коленях сестра. Услышав шаги, она обернулась, встала.
— Копылов? — спросила она усталым голосом. — Ну как у вас? Есть еще кто?
— Нету. Меня в ногу царапнуло. — Он счастливо засмеялся. — Хорошо, что не разрывной, пальцы уже шевелятся. Вот пехота выручила. Помогли… Спасибо…
— Положите его к стене, вот сюда. Вы и перевязали его?
В пещере сразу исчезло ощущение опасности. Все тело расслабло, хотелось лечь на прохладный пол и лежать бесконечно долго. Но Иванов и Ложкин стояли и слушали сестру.
— Здесь еще не все, — говорила она, глядя на свои окровавленные руки. — С КП удалось отправить в санбат… Там и командир и политрук, помкомбата убило. В четвертое орудие прямое попадание. Только Санько еще живой, без памяти…
— Им тоже дали! — сказал Копылов. — Пять штук ссадили… Одни мы троих спустили! Ох и ловко мы их счистили с ясного неба!
— Ну, уж это ты брось! — отозвался кто-то из темного угла. — Не много ли будет! Нам хотя одного оставьте.
— Я сам видел! Мы ударим — и валится! А то в клочки!
— Вот и врешь, когда в работе глаза пялить? Некогда.
— Это кто как, а я гляжу. Ну и наводчики у нас первые.
— У нас, значит, вторые?
— А комвзвода!
— Вот это да! Степанов — ушлый мужик, — согласился солдат из темного угла. — Он и по колбасе еще на учениях бил без промаха.
Иванов покрутил головой, усмехнулся.
— А мы к вашему Степанову в гости было шли…
— Извиняйте, не знали, — сказал солдат из темного угла. — Удачно выбрали времечко.
— Сейчас не угадаешь, — сказал кто-то из лежащих у стены.
Сестра спросила:
— Вы не уходите? Не уйдете? Вы же к Кеше, к Степанову?