— Видали мы таких мастеров! — произнес Игорь Рудаков и передал газету дальше Кузьме Лялину.
Кузьма плотнее закутался в матросскую робу.
— Каждый салажонок думает, что он великий спортсмен и великий чемпион, — сказал Геша. — А на самом деле он великая салага.
Кузьма ушел в дежурку.
Там он сел на широкую, искрошенную перочинными ножами скамью и стал глядеть через окно на веранду. Потом пошарил глазами по дежурке, не валяется ли где еще телогрейка.
По стеклам колко сыпал песок. В разбитую форточку гудел норд-ост. Кузьме стало еще холоднее. Мурашки проступили даже на коленках.
Начальник станции завел радиолу и переключил на внешнюю сеть. За окном заревели «Половецкие пляски» из «Князя Игоря».
На веранде Геша и Рудаков разложили шахматную доску.
Пришел Музыкантов, принес колбасу и стал резать огромными кусками.
Есть Кузьме не хотелось, он вытащил из водолазки брезентовый плащ, укутался в него с ног до головы. Холод угнетал. Он мешал ему жить, мешал думать. У Кузьмы дрожали руки. Лялин был готов возненавидеть ребят, которые сидели в рубашечках нараспашку, играли в шахматы и ели сочную колбасу розового цвета. Потом к Кузьме в дежурку пришел Рудаков и застенчиво спросил:
— Может, сыграешь?
— Нет.
— Я так и знал, что ты чемпион…
— Просто замерз. — Кузьма пожал плечами, и брезентовый плащ на нем зашуршал потертыми белесыми складками.
Начальник принялся кашлять в микрофон.
По пляжу понеслись его спокойные нравоучения с точными данными о количестве погибших в море за прошлый год.
С досаафовских плакатов на Кузьму смотрели розоволицые, упитанные утопленники.
В коридоре тревожными, частыми звонками задребезжал телефон.
Кузьма бегом бросился к аппарату.
— Да?
— Человека унесло в море на автомобильной камере! — выпалил голос на другом конце провода.
— Откуда вы говорите?
— Из кемпинга.
— Хорошо! Ждите. Скоро придет катер.
Кузьма вышел на веранду.
— Кончайте турнир!
Через минуту Рудаков вывозил Кузьму и старшину на катер. Обшарпанная скула шлюпки мягко прислонилась к белоснежному борту катера.
Рудаков толкнул шлюпку к берегу, а Кузьма кряхтя полез на нос катера выбирать швартовы.
Мотор взревел. Кузьма отбросил пробковый буек и спрыгнул в кабину. Там он уселся рядом со старшиною, чтобы ветровое стекло укрывало его от холодных брызг и норд-оста. Геша тронул ручку сцепления. Катер отработал задним ходом, потом пристал на месте и резко подал вперед.
Геша надвинул на лоб беретку. Его единственная кудряшка развевалась на ветру.
Кузьма сидел, втянув голову в воротник штормовки, и с тоской думал о том, что придется лезть в воду.
Катер гулко шлепался на встречной упругой волне. Мимо спасателей проносился шквал брызг.
Пустые и неуютные пляжи уходили назад, словно их относило ветром. Время от времени Кузьма брал в руки электромегафон и объявлял в сторону берега, что купаться опасно для жизни.
На пляже кемпинга толпа размахивала руками. Геша, рискуя выбросить катер на берег, подвел его к самому пляжу. Друзья унесенного объяснили, что случилось это с час назад.
Пока Кузьма разговаривал с ними, катер уже достаточно отнесло от берега. Геша дал мотору полные обороты. Катер, завалившись на левый борт, круто развернулся. Через двадцать минут хода спасатели увидели впереди, справа по носу, огромную резиновую камеру. Поперек нее, раскинув руки, лицом вниз лежал мужчина.
Когда катер подошел к нему, он поднял голову и посмотрел на ребят остекленевшими глазами.
Геша застопорил двигатель. Вдвоем с Кузьмой они вытащили на катер холодное, почти безжизненное тело. Потом долго тормошили его, прежде чем мужчина во второй раз открыл глаза.
— Ну как? Жив? — спросил Геша.
Тот слабо кивнул. Тело его уже имело тот характерный землисто-синий оттенок, который бывает у людей тонувших.
— Как же ты? — спросил Кузьма, укрывая его телогрейкой со своего плеча.
— Не знаю, — ответил потерпевший. — Страшно было… Сначала думал, что доплыву.
— Экий ты, парень, большой, а робкий, — сказал спасенному Геша.
Кузьма только тут заметил, что перед ним не пожилой мужчина, как он подумал раньше, а скорее молодой, крепкий парень. На нем были плавки тигровой расцветки.
— Я пробовал плыть без камеры, так потом еле догнал ее. — Глаза его снова остекленели. Он принялся растирать ладонями грудь, покрытую гусиной кожей. — Зачем только полез?.. — Он пожал плечами, на которых трещала и казалось, вот-вот лопнет небольшая телогрейка Кузьмы.
Геша развернул катер к кемпингу. Потерпевший постепенно приходил в себя, и на его лице проявлялся здоровый румянец.
А Кузьме было плохо. Холод странно действовал на него. Стоило ему замерзнуть, как вместе с калориями, которых ему вечно, с самого детства, не хватало, из него улетучивались душевные силы. Вот и сейчас он сидел скрючившись и твердил себе, что нужно встать или же, на худой конец, держаться за борт, чтобы тебя не швыряло из стороны в сторону.
Катер играл в догонялки с бегущими впереди волнами. Волн было бесчисленное множество, и все они были похожи одна на другую, и оттого казалось, что катер никак не угонится за одной и той же волной. Внезапно это бесконечное и монотонное чередование скачков и падений прекратилось. Двигатель смолк. Это вывело озябшего Кузьму из состояния болезненного оцепенения. Он вопросительно, так и не сменив положения, посмотрел на Гешу.
Геша полез через заднюю банку к мотору. Там он сел на корточки с выражением лица крайне задумчивым и даже мечтательным.
Катер разворачивало бортом к ветру.
Они находились километрах в двух от кемпинга.
— Ну вот и приехали, — задумчиво произнес Геша. — Цилиндры заклинило.
— Что же теперь будет? — спросил Кузьма. — Ничего.
— Но ведь кто-нибудь увидит нас? — с надеждой спросил Кузьма.
— Нет.
— На станции хватятся в конце концов и пошлют за нами «старика».
— «Старик» не выйдет в открытое море. Его перевернет. И если хватятся, то поздно.
— Нас может перевернуть? — с тревогой спросил парень в тигровых плавках.
— Нас может не перевернуть, и тогда это будет чудо.
— Неужели никого нет в море?
Кузьма внезапно понял, что ему уже не холодно, а, напротив, рубашка прилипла к лопаткам.
— Это норд-ост, — сказал Геша.
Он сидел, положив руки на рулевую баранку, как будто это могло помочь. Поза старшины показалась Кузьме нелепой и страшной насмешкой над ситуацией, над морем, грозящим и мрачным, над беспомощным катером и над небом — низким и беспощадным.
— Так что же ты сидишь?
— Ты тоже сядь. Увеличиваешь парусность. Чем быстрее нас выволокет вон туда, тем скорее к крабам…
— Нужно же что-то делать, — сказал Кузьма.
Геша пожал плечами.
— При нашей остойчивости не рекомендуется выходить в море при волнении свыше трех баллов. У берега сейчас четыре-пять, в море — семь. Может быть, больше… Рыбаки пьют пиво в «Рваных парусах», а сейнеры скрипят в порту. Уже нечего делать. Просто нечего. Когда на человека падает кирпич — это нелепо. В это не веришь. Когда сам спасаешь, когда ты самый осторожный в мире человек, но когда все равно с тобой случается такое, то это так же нелепо. Я не верю в то, что могу погибнуть на море, но, честно говоря, шансов у нас почти нет…
— Сколько до берега?
Геша с любопытством посмотрел на Кузьму.
— Километра два.
— Я, наверное, доплыву.
— Ты не доплывешь, — спокойно ответил старшина.
— Я наверняка доплыву.
— Ты не знаешь норд-оста. Это как в Кубани против течения плюс волна. Она собьет дыхание — и все. Точно. Нет, не осилишь, — закончил он и взглянул на Кузьму сочувственно.
Тот раздевался.
— Брось! Не городи ерунды. Кузьма снимал брюки.
— Оденься, тебе говорят! Ты что, совсем ошалел?
Старшина вскочил и схватил Кузьму за брюки, не давая им упасть.
— А если ты на моих глазах?.. Ты думаешь, ты самый благородный, самый храбрый?! Герой?! А если ты вот тут в трех кабельтовых, и я ничего не смогу сделать… Салага!