Он был забавен, мальчишка-бродяжка большого города. В нем все перемешалось: улица, обрывки кинофильмов, впечатления от образа жизни множества людей. Что может получиться из такой мешанины? Бланка остановила его:
— Подожди, Хуанито, выпей еще чашку. Может, ты голоден? Перекуси.
— Если вы так настаиваете, сеньорита.
Он начал уплетать за обе щеки. Он был голоден, но, наверное, только сейчас, когда предложили ему еду, почувствовал это. Легкость в животе, видимо, привычное состояние его желудка. Бланка вспомнила мальчишек в горных селениях. Не такие разбитные, но очень похожи на него.
— Тебе сколько лет?
— Семь, помноженное на четыре и разделенное на два.
— А кто твои родители?
— В данный исторический момент… — Мальчуган погрустнел. — Но они были, сеньорита. Мой отец сражался в Сьерра-Маэстре и пал смертью храбрых. А маму я не знаю. Она трагическая жертва рухнувшего ненавистного режима.
— Бедный мальчик… — Бланка провела рукой по его остриженной голове. Волосы уже отросли коротким ежиком. Блестящие, густые, они переливались, как черный плюш, но были жесткими и колючими. — Где же ты живешь?
— Законопатили в шикарный детский дом, но мне там не понравилось… Сейчас я живу на прекрасных проспектах нашей столицы. Днем мотаюсь по городу, а ночью дрыхну в вестибюлях редакций. Во всех редакциях я — свой человек!
Мерильда захлопнула крышку доверху набитого чемодана.
— А чем живешь? Пятью минутами страха?
— Не оскорбляйте честного труженика, сеньора! — встал он в позу и с гордостью изрек: — Я общественно полезный гражданин республики и даже перевыполняю норму.
Бланка улыбнулась.
— А о чем ты мечтаешь? Кем хочешь стать, когда вырастешь?
— Скоро меня возьмут в славную Революционную армию. Я уже сбацал кольт — вот такой, калибр — девять миллиметров.
— Как, как?
— Ну, взял, — небрежно пояснил Хуанито. — Реквизировал у революционно ненадежного элемента. Вот только патронов к нему нет.
Мерильда покачала головой:
— О, этот гражданин еще станет генералом. А читать ты хоть умеешь?
Мальчик изобразил на физиономии многозначительность.
— Будьте спокойненьки, сеньора! Куба — территория Америки, свободная от неграмотности. Я выучился читать по заголовкам газет. А уж складываю — хоть до миллиона. В настоящий ответственный момент осваиваю умножение.
Он на мгновение сосредоточился:
— Сто пятьдесят три на тридцать семь — пять тысяч шестьсот шестьдесят один. Ну как? Классно?
Мерильда недоверчиво посмотрела на него.
— Можешь представить!
— А семь тысяч двести сорок пять на тысячу сто двадцать восемь…
— Ну, ты электронно-счетная машина, — остановила Бланка. Пододвинула ему еще бутербродов. — Можешь подчищать до крошки, гражданин.
Она сняла с полки альбом фотографий. Начала листать. Замерла. Он… Почувствовала, как холодеют кончики пальцев. Ради него она и пришла сюда, если быть честной перед самой собой…
— Подари мне это фото.
Мерильда заглянула в альбом.
— Батисты? Этот выскочка хоть научился целовать дамам ручки.
— И пытать детей! — Бланка вырвала фотографию Батисты и швырнула в камин. Плотная бумага вспыхнула и свернулась черным рулоном.
— Я не сентиментальна, — сказала Мерильда.
— Кровавый диктатор — ваш родственник? — изумился мальчик.
— Не беспокойся, — усмехнулась Мерильда. — Мулатов в нашем роду не было.
Она снова посмотрела в альбом и спросила Бланку:
— Чье же фото ты хочешь?
— Это… — Бланка вынула снимок.
Хуанито тоже посмотрел, скривился:
— Красавчик… Чистюля.
— Можешь забирать, — разрешила Мерильда. — И вместе с ним — всю мою родословную. Мне ни к чему. Пожалуй, эти туфли я возьму.
Молчание.
Мальчуган продолжал разглядывать снимок.
— Вы его любите, сеньора?
— Проваливай! — разозлилась Бланка.
Мальчуган не обиделся. Вытер ладонью рот, подошел к открытому окну, поклонился:
— Премного благодарен, сеньора и сеньорита. Доброй ночи!
И перемахнул через подоконник. Через минуту его пронзительный дискант уже донесся из темноты.
Бланка подошла к окну. Ветер колыхал тяжелые шторы, как волны. Шумел океан. Сквозь листву, дробясь, сочились огни. Скользнул луч прожектора. Далеко внизу, справа, где глухо урчал океан, вспыхивал и гас сигнальный огонь маяка Эль-Морро. Четыре века возвышается он на узком и высоком мысе у входа в бухту Гаваны. Сколько кораблей шли на его огонь? Каравеллы, фрегаты, крейсеры, белые дизель-электроходы и яхты. Когда-то Эль-Морро, крепости-форта, боялись флибустьеры, рыскавшие у Антильских островов. Сейчас грозный бастион превратился в кроткий светильник. Но все так же вспыхивает его огонь. Вечный огонь. Добра или зла? Все относительно. Солнечный свет — добро или зло? Революция — добро или зло? Все — смотря для кого… Девушка прислушалась. Высокий голос Хуанито затихал где-то на дальней улице.
— Милый мальчишка… — задумчиво сказала она. — Я смотрю на него, и мне начинает казаться, что новый переворот вот для таких — благо. Раньше бы он никогда не постиг таблицу умножения.
— Ты уверена, что ему это очень нужно? — отозвалась Мерильда.
— Да, ведь он станет генералом…
— А тебе нужно, чтобы он умел умножать и стал генералом?
— Не знаю…
Бланка замолчала. Потом с болью проговорила:
— Но я хочу понять: зачем все это? Ради чего они все ломают и пытаются строить заново?
— Ради чего? Наивное дитя! — рассмеялась Мерильда. — Они уже разъезжают в наших «кадиллаках» и купаются на наших пляжах. Обычная история.
— А вдруг на этот раз все по-другому? Я ничего не понимаю… Но я хочу понять! Хочу! Дело не в «кадиллаках» и пляжах. Перевороты были в нашей бедной стране не один раз… Но теперь все совсем по-другому… Нет ни одного человека на Кубе, кого бы не коснулась революция. От этого мальчишки — до меня…
Бланка отвернулась от окна.
— Я хочу понять… Я хочу знать, что мне несет эта революция.
Мерильда удивленно посмотрела на подругу:
— Познавай суть. Анализируй. Пей пирамидон.
И вдруг взорвалась:
— А с меня хватит! Революция, контрреволюция! Фиделисты, империалисты! Зверинец! Кутерьма!
Она отбросила кофту, которую держала в руках, быстро заходила по комнате.
— Мне не по вкусу ни то, ни другое! При Батисте я была первой дамой. Но Луис спал со мной по две ночи в месяц, остальные он наслаждался пытками повстанцев в «Ла Кабанья». Его совершенно не интересовало, что же должна делать я. Потом этот милый Батиста дал деру. Все переменилось. Я стала последней.
Она остановилась. Продолжила с тем же напором:
— Луис где-то скрывался, но, как и тогда, приползал два раза в месяц, на рассвете. Он скребся под дверью, как собака, провонявший и заросший. — Она брезгливо передернула плечами. — Ему хотелось только сменить белье и нажраться. И так — целых два года. Невыносимо! Я сама была готова задушить его или выдать. Потом его все-таки схватили. Там, в спальне, в постели. Я не жалела. Он был бесполезен…
Халат сполз и обнажил ее плечи. Покатые, полные, великолепные. «Дурак дураком был этот Луис», — подумала Бланка. Он приходился ей каким-то очень дальним родственником по отцовской линии. Но видела она его редко и почти не помнила в лицо. Что-то белобрысое, редковолосое, долговязое. Фиделисты расстреляли его за контрреволюционную деятельность. Она вспомнила сейчас о нем без сожаления. Снова подумала: «Дурак дураком…»
Мерильда насторожилась, прислушалась. По улице к дому приближались шаги нескольких человек. Ботинки ступали тяжело и гулко.
— Но с тех пор такие шаги под окном бросают меня в дрожь, — проговорила Мерильда.
Шаги смолкли. В дверях раздался резкий звонок. Мерильда побледнела. Запахнула халат. Усмехнулась.
— Вот видишь… За мной.
— Подожди, — остановила ее Бланка. — Я открою.
Она вышла из комнаты. Открыла парадную дверь. В прихожую вошли трое мужчин. Двое — вооруженные, в форме Революционной армии, третий — старичок в старомодном сюртуке и шляпе. Он переступил порог и тут же виновато стащил шляпу с плешивой головы.