— Как он? — спросил я Шовкопляса.
— Кряхтит.
Мы посадили фашиста на край ванны. Он испуганно ворочал выпученными глазами. Руки и ноги его оставались связанными, рот был заткнут. Посмотрев ему прямо в лицо, я заговорил по-немецки. Говорил я не чисто, но все же понятно.
— Вам откроют рот, — сказал я, — но если закричите, будет смерть!
Пленный закивал; когда вынули кляп, он облегченно вздохнул и сказал сиплым голосом:
— Развяжите.
— Не все сразу. Как ваша фамилия? — спросил я, умышленно раскрывая его служебную книжку.
— Ганс Краузе.
— Год рождения?
— Десятый.
— В какой части служите?
— Эскортный батальон Адольфа Гитлера! — с гордостью отчеканил Краузе.
Вот что означают буквы «A-H»! «Гитлер» в немецком написании начинается с буквы «Н» и звучит как «Хитлер». Теперь понятно, почему эсэсовцы здесь отборные и в таких дорогих костюмах.
Пока идет все хорошо, загадочные буквы и цифры расшифрованы. Но, в частности, что же означает «эскортный батальон»? Стараясь не отпугнуть допрашиваемого, я тем же спокойным и даже безразличным тоном спросил:
— Какую задачу выполняет ваш батальон?
— Мы охраняем фюрера, — ответил немец.
Он, вероятно, считал, что нам это известно и вообще все происходящее лишь преамбула к настоящему допросу — пустяковые анкетные данные. А у меня так и запрыгало в груди: вот он, кончик ниточки, которая укажет нам дорогу в лабиринте рейхсканцелярии! Я сделал над собой усилие, чтобы скрыть охватившую меня радость, и, продолжая смотреть в удостоверение, пошутил:
— Вы охраняете пустой дом, Гитлер давно улетел в Испанию к другу Франко.
Пленник сказал:
— Неправда! Я его утром видел. Он здесь, в подземном бункере рейхсканцелярии.
— Уверен: это другой человек с наклеенными усами, — настаивал я.
— А Ева Браун? — спросил эсэсовец. — Уж ее ничем не заменить. Ее фюрер никогда не бросит. И личные пилоты фюрера Битц и Баэур тоже здесь.
— А где самолет Гитлера?
— Не знаю. Этого я не знаю, — немец явно насторожился.
— Что вы лично делаете в охране?
— Я дежурил у входа в убежище.
— Куда уходят караулы через каждые два часа?
— Это батальон СС, который несет наружную охрану. Они занимают позиции в домах вокруг рейхсканцелярии.
«Значит, здесь, кроме эскортного батальона, еще и батальон охраны», — отметил я про себя. Нужно было выяснить, наконец, где же рейхсканцелярия. А я все не решался спросить об этом. Если гитлеровец поймет, что мы здесь как слепые котята, он перестанет давать показания или начнет врать. Продолжая словно бы ни к чему не обязывающий разговор, я опять, с усмешкой спросил:
— А Гитлер тоже ходит в такую деревянную уборную?
Кажется, я допустил чрезмерную вольность. Моя фраза прозвучала для эсэсовца страшным кощунством. Он посмотрел на меня с нескрываемой ненавистью и процедил:
— Оставьте в покое фюрера, мы с вами слишком маленькие люди, чтобы говорить о нем. Можете не сомневаться, у него есть все необходимое. И мы сумеем постоять за своего фюрера.
Немец кивнул в сторону дома, около которого мы его захватили. Уж не эта ли серая махина является рейхсканцелярией?
— Ну, вам стоять за Гитлера уже не придется, — строго сказал я.
У фашиста сразу поубавилось спеси, он спросил:
— Расстреляете?
— Нет, здесь нельзя шуметь: мы вас повесим, — я показал пальцем на потолок.
Жирные щеки немца дрогнули и обвисли. Понимая, в каком он состоянии, я старался быть красноречивым, насколько мне позволяло знание языка.
— Войне конец. Все вернутся домой к своим фрау и детям, будут работать, отдыхать. — Взглянув на большой живот собеседника, я подумал: «Он определенно обжора», — и поэтому добавил: — Все будут вкусно кушать: курица, гусь, поросенок. Хорошо! Кофе, шнапс, сигары. А вы будете мертвый, вас снимут с веревки и закопают в яме.
Краузе смотрел исподлобья. Ох, если бы сейчас развязать ему руки — он разорвал бы меня в клочья и каждый клок еще растоптал бы сапожищами! Надо было заставить пленного говорить. Время шло, грохот боя не умолкал. Скоро придут сюда наши войска, а Гитлер удерет из-под носа у нас! И я продолжал искушать: