Выбрать главу

Вспоминая потом об этом ночном переходе, Янис не понимал, как у него хватило сил добраться до Риги. Помогло ему, наверно, то, что он то и дело впадал в забытье и переставал понимать, где он и куда идет. Если бы он присел хотя бы на секунду, то больше бы не встал. Но он двигался автоматически, не отдавая себе отчета в происходящем.

Когда он вошел в Ригу, рассвет еще не наступил. На пустынных улицах раздавались лишь шаги патрулей. Впрочем, и шуцманов было не так уж много. Жестокий мороз заставил их укрыться в подъездах, и Янису удалось беспрепятственно пробраться на улицу Пернавас.

Он не знал, дома ли мать, не думал об опасности и брел, движимый не разумом, а слепым инстинктом, тем самым, который помогает перелетным птицам, одолев тысячи километров, находить дорогу к своим гнездам.

Шатаясь, он поднялся по ступенькам и постучал. Дверь открылась, и на пороге появилась Лилия, как всегда аккуратно причесанная, несмотря на ранний час, в своем домашнем халатике и войлочных тапочках.

— Мама! — шепотом произнес Янис.

Он потерял сознание и не помнил, как она втащила его в дом.

…Много дней находился Янис между жизнью и смертью. Открывая глаза, он видел кусочек белой стены и потолок над головой. Вокруг был полумрак. Он не понимал и не старался понять, где находится: его миром в эти недели были бредовые видения и тяжелые сны-кошмары, от которых он метался на топчане, вскрикивал и порывался вскочить. Но слабость опрокидывала его на подушку. Он видел начальника строительства Вейснера, слышал дробь автоматов и голос матери, говорившей: «Какая прелесть!» — фашистскому офицеру. Чаще всего ему казалось, что он еще совсем маленький и идет с Лилией по Бикерниекскому лесу, собирая поздние осенние цветы. Потом мать вдруг исчезала, и Янис оказывался перед глубоким рвом, наполненным неподвижными обнаженными телами. Эти люди были мертвы, а рядом до самого неба высилась гора их одежды… Янис кричал и силился убежать, и чьи-то мягкие сильные руки, обняв его за плечи, укладывали на подушку.

Однажды, открыв глаза, он долго лежал неподвижно. Вокруг, как всегда, был полумрак, а прямо перед глазами какая-то ровная синяя поверхность. Но если прежде она не вызывала у Яниса даже любопытства, то в этот раз он вдруг понял, что находится дома, кровать его отгорожена от комнаты старенькой складной ширмой, которую он помнил еще с детства, а окна плотно закрыты занавесками, хотя на дворе, кажется, день… Он вспомнил все, что с ним случилось, и сообразил, что, видимо, долго болел, а теперь, судя по всему, дело пойдет на поправку. От этой радостной мысли ему стало хорошо, и он уснул.

Вечером сквозь сон он почувствовал, что кто-то осторожно приподнимает его голову вместе с подушкой и в рот ему вливается что-то горячее, ароматное и необыкновенно вкусное. Он проснулся и увидел мать. Лилия сидела на краю кровати, одной рукой поддерживая подушку, а в другой держа ложку с бульоном. Рядом на табуретке стоял алюминиевый котелок, наполненный чудесным дымящимся бульоном, от запаха которого Янис успел уже совершенно отвыкнуть.

— Мама! — сказал он и улыбнулся. Лилия закрыла глаза, и по ее щеке скатилась слезинка. Но она смахнула ее рукой и спокойно, словно ничего особенного не произошло, ответила:

— Вот и отлично! Теперь ты должен как следует поесть.

Янис не заставил просить себя дважды и уничтожил весь бульон.

В следующий раз он проснулся ночью, но в доме почему-то никого не было. На табуретке он увидел тарелку, накрытую салфеткой. Под салфеткой оказалась белая куриная нога, залитая соусом, и рисовая каша, обильно приправленная сливочным маслом. Янис дотянулся до куриной ноги и с аппетитом съел ее вместе с рисовой кашей и с хлебом. После этого он откинулся на подушку и стал размышлять.

Сначала все его мысли были радостными. Он благодарил судьбу за то, что ему удалось чудом убежать из лагеря и спастись от смерти. Но затем в голову полезли мысли, от которых ему стало беспокойно.

Он взглянул на тарелку, где недавно была куриная нога и рисовая каша со сливочным маслом, и вспомнил рассказы заключенных, прибывавших в концлагерь из Риги. По их словам, в городе магазины были закрыты, жители по ночам выкапывали из-под снега мерзлую картошку, на заводах и в мастерских рабочих кормили брюквенной похлебкой, а хорошо питались только фашистские прислужники — шуцманы, агенты гестапо и те, которые работали в немецких учреждениях. Для них открыты специальные столовые, где кормят по особым спискам. Еще, конечно, сами немцы жрут досыта. Они развлекаются в ресторанах, получают обильные пайки да еще грабят все, что плохо лежит…

Откуда же в доме у матери появились сливочное масло, курица и рисовая каша? Это было совершенно непонятно и неправдоподобно.

Янис нахмурился. В этот момент скрипнула дверь, и он узнал легкие, быстрые шаги Лилии. Он хотел окликнуть ее, но в последний момент раздумал и, тихонько отодвинув ширму, увидел, как мать повесила на спинку стула платок и принялась доставать из хозяйственной сумки свертки. Развернув один из них, она повертела в руках большой желтый брусок сливочного масла, из другого пакета вынула несколько кругов копченой колбасы. В третьем оказался колотый голубоватый сахар. Лилия отнесла продукты в кухню, вернулась в комнату и, взглянув на часы, надела меховую шубку.

— Мама! — позвал Янис.

Она остановилась и долго не поворачивалась к нему. Потом медленно приблизилась к ширме. На ее лбу блестели капельки пота.

— Кто тебе дал это, мама?

— Что?

— Я говорю о продуктах. У нас никогда, даже до войны, не было такой роскошной еды.

— Верно, — негромко ответила мать. — Мы слишком мало зарабатывали.

— А сейчас, значит, ты зарабатываешь больше?

— Давай отложим этот разговор, — попросила Лилия. — Я очень тороплюсь.

Она направилась к двери.

— Ты не хочешь отвечать? — с недоумением спросил Янис. — Ты делаешь что-то плохое и тебе стыдно признаться?

Он сам едва расслышал свой голос, но Лилия остановилась на пороге, словно наткнувшись на стенку.

— Плохое? — тихо переспросила она и опустилась на стул. Она молчала так долго, что тишина сделалась тяжелой и душной, точно перед грозой. — Нет, ничего плохого я не делаю, — наконец сказала она, и голос ее был ровным. — Все это очень просто объясняется. Я расскажу тебе позже. Хорошо?

— Нет! — крикнул Янис. — Или ты скажешь сейчас, или я уйду!

Опираясь на спинку кровати, он встал, но потолок закружился над головой и в глаза хлынул мрак.

Очнулся он в постели. Лилия, наклонившись, тревожно смотрела на него. Он все вспомнил и прошептал:

— Говори!

— Мне нечего скрывать, только я опоздаю на работу и получу выговор, — вздохнула мать, поправляя одеяло. — С завода я ушла, потому что там не дают пайков. Мне удалось устроиться горничной в богатую семью. Там меня кормят и дают талоны в немецкий продовольственный склад. Со склада я приношу для тебя продукты. Надеюсь, в этом нет ничего худого?

Ее ответ следовало обдумать, но Янис был еще слишком слаб и закрыл глаза.

Прошло несколько дней. Тело Яна медленно наливалось силой. Ноги окрепли. Он уже мог, опираясь на стены, медленно передвигаться по комнате. В окно пыталось заглянуть яркое весеннее солнце, но плотные шторы никогда не раздвигались. Работа у матери была странной. Она отсутствовала по ночам и отсыпалась днем. Уходить она старалась, когда Янис уже погружался в сон, а возвращалась обычно до его пробуждения. Возможно, она делала это не нарочно, но ему всего два или три раза удалось услышать, как за ней захлопывается дверь.

— Чем ты там занимаешься? — спросил Янис однажды утром. — Чем занимается твой хозяин? Разве жизнь в этом богатом доме начинается в сумерки, как у летучих мышей?

— Он военный, — помедлив, объяснила Лилия. — По ночам он дежурит и требует, чтобы я варила для него кофе. К нему приходят разные люди, и я прислуживаю им. В этом заключаются мои обязанности.