Благодушное настроение разведчиков насторожило меня. Может, я переоценил их энтузиазм и желающих рисковать в последние дни войны не окажется? Я рассказал разведчикам о своем намерении. Говорил умышленно без волнения, а сам с опаской наблюдал за лицами: что, если это уже не те отчаянные люди, какими мне хотелось их сохранить в своей памяти навсегда?
Макагонов и Пролеткин встретили мое предложение с восторгом, причем восторг этот у каждого проявлялся в полном соответствии с характером. Пролеткин уставился на меня и выпалил:
— Ну и голова у вас, товарищ капитан, не голова, а бочка с мозгами!
Макагонов по простоте своей даже чуть приоткрыл рот и, не проронив ни слова, засопел, задвигал плечищами, стал собираться: схватил вещевой мешок, уложил консервы, набрал патронов и гранат. Через несколько минут он был готов.
Мои опасения оказались напрасными. Обычно скромные, когда речь идет о заслугах и мастерстве, ребята на этот раз не выдержали.
— Товарищ капитан, я с вами в дневной поиск ходил, — напомнил Трошин.
— Три ордена Красного Знамени, — умоляюще произнес Шовкопляс, тыча пальцем себя в грудь.
— Мы еще в сорок третьем по льду в тыл проползли, — подсказал Поляков.
Пришлось воспользоваться непререкаемостью приказа. Окончательный состав был такой: Макагонов, Пролеткин, Шовкопляс, Поляков, Устинов и радист Жук.
Полтавского комбайнера Шовкопляса разведчики любили за бесхитростность и доброту, но природная доброта не мешала ему бить фашистов расчетливо и беспощадно. На то была и личная причина: гитлеровцы угнали в неволю невесту Шовкопляса и убили ее мать, когда она пыталась вступиться за дочь. Михаил Поляков — солдат кадровый. В сорок первом он служил срочную службу. Прошел от границы до Москвы и обратно. Этот нигде не растеряется. Устинов прибыл к нам из госпиталя: не нашел своей части. На заданиях показал себя человеком бесстрашным. Радист Жук — наш неизменный спутник по вылазкам в тыл. Если требовала обстановка, он действовал не только как радист: метко стрелял, да и в рукопашной мог взять на себя двух-трех фашистов. В общем группа, подобралась отличная.
Я развернул на столе план Берлина. Наметили по нему маршрут на Фоссштрассе. Расстояние всего в несколько кварталов — менее часа ходьбы, но по мирному городу, не теперь…
Чтобы свободно действовать в расположении противника, мы прихватили немецкую форму и штатские костюмы (они, впрочем, не понадобились). Одежду можно было найти в любой квартире.
Я взял форму эсэсовского офицера. Когда все были готовы, пошли в штаб получить от командира «благословение». Командир полка сказал начальнику штаба:
— Дайте им конвой до переднего края. Уж очень похожи, как бы свои не побили.
Под конвоем мы добрались до передовой. А там вместе с атакующими сделали бросок на гитлеровцев и по развалинам пробрались в их тыл. Вскоре мы убедились, что форма наша не так уж спасительна. Миновав несколько кварталов, мы выбрали пустой дом и остановились в одной из комнат передохнуть. Здесь выяснилось, что с нами нет Полякова.
— Может, отстал или потерялся во время атаки? — спросил я разведчиков. — Кто видел?
— Миша Поляков не потерялся, — сказал Пролеткин. — Мы выскочили из подвала — он упал. Не знаю, убит или ранен, видел только, что упал. Его подхватили наши.
Все молчали. Жалко было товарища.
По улицам, перегороженным баррикадами, изрытыми и заваленными рухнувшими домами, продвигаться было тяжело: часто приходилось огибать пожарища. В этом хаосе мы все без труда определяли, где находимся. Нам помогали надписи. На каждом доме под номером было название улицы. Найдя ее на плане города, я намечал маршрут, и группа пробиралась дальше к Фоссштрассе.
В одном из дворов занимала огневые позиции батарея, только что отошедшая с передовой.
Наступила ночь. По сути, ничего не изменилось. Сумрак не опустился на город, только ярче стали горящие скелеты домов да искры, сыплющиеся с них. Я посмотрел на часы: половина второго. Значит, уже 28 апреля.
Все это время мы продвигались молча. Говорить нельзя даже между собой, русская речь выдаст — за каждым углом нас может услышать немец. Мы осторожны, часто сворачиваем в дома и развалины, иногда подолгу сидим, выжидая, пока на улице или во дворе станет менее людно. Затем быстро переходим к следующему убежищу. Иногда я веду разведчиков строем. Несколько раз поднимались на чердаки, пробовали связаться по радио с нашими, хотели доложить о своих действиях и узнать, что случилось с Устиновым и где он. Но как ни старался Жук, ничего не получилось. К Берлину было стянуто слишком много войск — весь диапазон забит голосами наших радистов, а между нашими в кольце окружения работают еще сотни немецких станций. Словом, в эфире то же самое, что и на земле. Мы отказываемся от безуспешных попыток установить связь и продолжаем двигаться вперед.
Я надеялся, что ночью будет легче. Такой выработался рефлекс: ночь — союзница разведчика. Но в осажденном Берлине все было необычно. С наступлением ночи движение войск на улицах уменьшилось, только санитарные машины по-прежнему сновали к передовой и обратно. Но усилился тайный поток дезертиров. Они отсиживались днем в укромных местах, а сейчас полезли из всех щелей, как прусаки на кухонный стол. Именно поэтому появилось больше патрульных, часовых и другой охраны, все чаще стали слышаться окрики. Эсэсовские заградотряды и патрули останавливали солдат и прохожих, проверяли документы. Многих забирали. Как же действовать дальше? Шепотом посоветовались.
— Может, по крышам попробовать? — предложил Саша Пролеткин.
— Сейчас сплошных кварталов нет, пожары и развалины разъединяют дома, — возразил я. — Хорошо было бы забраться в метро. Около рейхсканцелярии остановка «Фридрихштрассе». Но в метро пустили воду… Нет, остается единственное — идти по дворам и развалинам, иного пути нет.
Мы выходим в темный двор, залитый асфальтом, я вдруг нам представляется новая, непредвиденная возможность продвижения к цели: городская канализационная сеть.
Мы заметили открытый люк. Но почему он открыт? Может, гитлеровцы сами используют канализацию для выхода в наш тыл? Или минируют ее, чтобы не допустить проникновения русских? Мы словом не обмолвились. Пролеткин первый подошел к черному круглому отверстию и посветил в него карманным фонариком. Разведчики обступили люк и тоже заглянули внутрь. Выложенная кирпичом горловина уходила глубоко в землю, на кирпичной кладке выделялись металлические скобы. Саша вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул. Он повернулся ко мне спиной и стал спускаться по скобам. Группа с волнением ждала, что будет дальше. Макагонов, наиболее рассудительный из нас, вел наблюдение за дверьми и воротами. Но вот далеко внизу несколько раз мигнул огонек. Саша звал к себе. Мы стали спускаться. Макагонов и здесь проявил предусмотрительность. Он оставался последним, и я слышал, как громыхнула тяжелая крышка. Правильно сделал, что закрыл: совсем нежелательно, чтобы люк привлек еще чье-нибудь внимание. Спускаясь все ниже, я нащупал ногой выступ и выпустил из рук холодную скобу. Кто-то из разведчиков потянул меня за рукав. Вокруг черно, запах, конечно, не из приятных, но терпеть можно. Саша мигнул фонарем, и я успел разглядеть сводчатый туннель, в котором мы стояли во весь рост, бетонную канаву в полу, две ступени вдоль канавы. На одной из ступеней и стояла наша группа. Мы прислушались, еще раз посветили фонариками — никого. Здесь, под землей, было довольно чисто, если не считать булькающей жижи в канаве, и даже уютно — после пережитых опасностей на улицах, среди развалин, где сверху сыплются кирпичи, падают головешки. Мы прошли немного и у первого перекрестка остановились.
Куда идти дальше?
Я достал план Берлина и компас, сориентировался. Но правильно ли здесь показывает компас, можно ли на него положиться? Ведь поблизости металлические водопроводные и газовые трубы, они могут влиять на магнитную стрелку. Надо определить направление на поверхности. Я сказал о своих сомнениях разведчикам, и мы возвратились к люку. Вдвоем с Макагоновым поднялись; Макагонов сначала прислушался: не изменилась ли обстановка во дворе? — затем приподнял люк и осмотрелся. Двор был пуст. Мы выбрались на поверхность. Посвечивая фонариком, я определил направление на Фоссштрассе и подсчитал, сколько нужно пройти. Оставалось что-то около километра. Канализационные туннели обычно тянутся вдоль улиц, поэтому нам нетрудно будет выдержать направление. Мы спустились обратно и тронулись в путь, стараясь не шуметь и не зажигать фонариков без надобности. Если нас обнаружат, в узком туннеле деться некуда, кругом бетон и кирпич, — несколько пулеметных или автоматных очередей уложат всех.