— Я иностранец, — сказал я с наивным возмущением. — Я еду в Берлин!
Полицейский нехотя толкнул меня к стене.
— Руки на затылок. И заткните пасть...
Задержанных вводили по одному и группами и расставляли вдоль стены. Странно, но никто не протестовал и даже, кажется, не был особенно испуган. Моим соседом справа оказался узкоплечий пеликан в синей курточке ведомства почт и телеграфа. Огромный нос пеликана нервно раздувался.
— Чего от нас хотят? — шепнул я.
— Тсс... Тише...
— Но мы...
— Наберитесь терпения.
В своем классе пеликан, наверно, был первым подсказчиком. Шепот его угасает где-то у самых губ, не давая ажану возможности придраться.
...Инспектор Готье отходит к столу.
— Начали!
Задержанные по одному отделяются от стен, кладут документы и возвращаются на место. Готье подравнивает стопку, следя, чтобы ни один листик не соскользнул на пол. Херувим у двери мечтательно вперился в юную девушку, почти подростка, ежащуюся как на ветру. Поднятые руки девушки натягивают платье на маленькой груди, открывают выше коленей полудетские ноги, и немец со вкусом раздевает ее глазами.
Делаю шаг и, ломая очередь, оказываюсь перед инспектором. Ажан хватает меня за рукав, но Готье делает знак.
— Отпустите его. — И ко мне: — Почему вы нарушаете порядок?
— Инспектор! — говорю я горячо. — Разве полиция и произвол одно и то же? Я иностранец, мои документы в порядке, но никто не выслушал меня, а сержант оскорбил действием! И это Франция?!
— Ваш паспорт?
— Вот он!
— Очень хорошо.
Готье, не раскрывая, кладет мой паспорт поверх остальных.
— Где вас задержали?
— Я ждал поезда.
— Другие тоже.
— Я ничего не совершил.
— Эти же слова скажет любой...
— За что же в таком случае нас задержали?
— Прошу вас, говорите только о себе. Вы лично доставлены сюда для проверки документов.
— Так проверяйте же, черт возьми!
— Вы, кажется, приказываете мне?
— Я подам на вас жалобу, инспектор.
Готье подравнивает стопку документов, добиваясь педантичной прямизны.
— Дайте ему кто-нибудь стул и посадите отдельно... Внимание, все! Сегодня экстремистами убит шарфюрер СС. Труп обнаружили под мостом, и, естественно, в первую голову проверяются лица, стремящиеся покинуть город. Надеюсь, всем понятно?.. Сейчас придут машины, и вы поедете в комендатуру. Там с вами побеседуют, с каждым в отдельности... При посадке ведите себя смирно — нам приказано применить оружие при попытках к бегству... Где стул для мсье?
Поезд, конечно, уйдет без меня. Когда будет следующий?.. В комендатуре надо требовать немедленного освобождения. В Монтрё я приехал, чтобы справиться о местных ценах. Каких и на что, надо додумать по дороге. При осложнении прибегну к защите консула. Кроме него, у меня в запасе берлинский телефон фон Кольвица и мсье Кантона...
С ноющей спиной, но почти спокойный иду к машине. Нас выводят через пустой зал и быстро заталкивают в кузов крытого «бенца». Не успеваю и глазом моргнуть, как машина, стуча мотором, ныряет влево, и в проеме поверх голов возникают и скрываются башенки собора. У заднего борта на корточках, с автоматами наизготовку, угрожающе безмолвствуют два солдата СС. Сесть не на что, и мы стоим, цепляясь друг за друга, чтобы не упасть на поворотах. От толчка хватаюсь за что-то теплое и живое; тут же выпускаю и вновь хватаюсь, скользя ладонью по мокрой мягкой коже. Это щека, и принадлежит она девушке, притиснутой ко мне тяжелыми телами.
— Вы плачете? — говорю я. — Не надо, все обойдется... Сейчас достану платок...
— Еще чего!
— Обопритесь на меня.
— Заткнись! — Девушка высовывает язык. — Толстая крыса!
На что еще может рассчитывать субъект, толкующий с инспектором как с равным? Иностранец такого сорта, вполне очевидно, союзник бошей и пусть не лезет со своим сопливым платком!.. Так или примерно так я перевожу ответ девушки и не пытаюсь продолжать разговор.
Машина сворачивает в распахнутые железные ворота и тормозит.
— Всем выйти! Поживее!
Едва успеваю соскочить, как новая команда:
— Руки назад! Не оглядываться!
Раз, раз — и мы в коридоре, узком и слабо освещенном. Все проделывается быстро, в темпе, противопоказанном для полноты и возраста коммерсанта Слави Багрянова.
— Мужчинам снять пиджаки и обувь, сложить у стены. Вывернуть карманы брюк. Не копаться!
Французских полицейских не видно. Нет и инспектора Готье. Солдаты СС и один унтер-офицер в звании гауптшарфюрера. Свертываю пиджак подкладкой вверх; цепляя носками за задники, стаскиваю туфли. Приготовления вселяют в меня тревогу: что-то не похоже на ритуал, предшествующий проверке документов... Дорого бы дал я, чтобы оказаться сейчас в Париже. Даже в обществе несносного мсье Каншона.
— Господин офицер! Разрешите вопрос?
— Кто это сказал? Шаг вперед!
Выхожу из шеренги. Гауптшарфюрер — руки в перчатках — держит стопку документов. Белый чубчик выползает из-под пилотки... Перехожу на немецкий и произношу приготовленную фразу о своем подданстве, непричастности к происшествию и желании быть представленным коменданту.
Гауптшарфюрер мерит меня взглядом.
— Вы с ума сошли! Это не комендатура, а гестапо! Почему вы молчали на вокзале? Кто вас задержал? Где документы?
Слишком много вопросов, и отвечаю только на основной:
— У вас. Взгляните, пожалуйста, на мой паспорт... Слави Николов Багрянов...
— Отойдите в сторону. Без вещей!.. Всех по камерам.
Коридор пустеет. Последней выводят девушку и носатого пеликана. Худенькие руки девушки сложены на спине, как крылья.
— А вы ждите...
— Разрешите одеться?
— Успеете. Я должен доложить. Багрянов? Поляк?
— Болгарский промышленник. Мы союзники, господин офицер.
— Ладно, одевайтесь, но не садитесь. Это запрещено.
Мог бы и не предупреждать: в коридоре нет ни стула, ни скамьи. Стою у стены, словно приговоренный к расстрелу. Не хватает только взвода и повязки на глаза. Подумав об этом, я мысленно сплевываю: тьфу, тьфу, как бы не напророчить...
В коридоре три двери. Войлочная обивка украшена изящными медными кнопками. Пол лоснится, натертый до немыслимого блеска, и густо пахнет мастикой. Сияют бронзовые ручки — львиные морды в оскале. Благопристойная тишина.
Как я очутился в Монтрё? Каким поездом? В расписании на вокзале я прочел, что с утра через Монтрё должны были пройти почтовый и два местных — до Санса. Но я не уверен, что расписание соблюдается, как закон, а любая ошибка ценится на вес моей головы. Если б только я догадался расспросить железнодорожников! Нет, перекрестного допроса мне не выдержать. Сотни «что» и десятки «почему» и «зачем» камня на камне не оставят от попыток солгать. Что же выбрать? Молчание?
Дверь приоткрывается, и гауптшарфюрер манит меня согнутым пальцем.
— Заходите!
Одергиваю пиджак и вхожу.
Кабинет просторен и прохладен. На столе жужжит вентилятор, он колышет светлые волосы угловатой личности, безмолвно взирающей на меня из глубины кресла. Моя улыбка, надетая еще в коридоре, не производит впечатления. Короткое движение подбородком можно истолковать как приветствие и как приглашение сесть. Чисто выговаривая слова, личность произносит по-французски:
— Криминаль-ассистент и оберштурмфюрер Лейбниц готов выслушать вас. Изложите вашу жалобу. Вы ведь жалуетесь, не так ли?
Отвечаю на немецком и улыбаюсь.
— Теперь нет. Я понимаю, что это значит — выполнять долг.
Лейбниц тянется через стол, выключает вентилятор и снова кивает.
— Вы протестуете или нет?
— О?.. Сознаюсь, полицейские погорячились.
— Вы сказали им об этом?
— Сразу же, как только имел честь познакомиться с инспектором Готье. Но... мне не хотелось бы, чтобы у инспектора были неприятности.