— Вот и наш дворец! — перевел штурман.
Убогая, покосившаяся хижина стояла на пустыре среди кустов. Стены ее были кое-как, на скорую руку, сколочены из досок от разбитых ящиков — на некоторых из них еще сохранились фирменные надписи. Покатая крыша хижины была сделана из пальмовых листьев. Кругом валялись ржавые консервные банки, битые бутылки, груды всякого мусора.
Барсак пригласил нас зайти в хижину, но мы лишь заглянули в дверь и предпочли остаться на свежем воздухе. Там тоже все было навалено в полнейшем беспорядке. На шатком самодельном столике рядом с транзистором и киноаппаратом громоздилась грязная посуда. Прямо на полу в углу были грудой свалены книги — в основном детективные романы, судя по пестрым обложкам. Полутьма, вонь, тучи мух...
— Давайте перекурим на ветерке да будем поскорее закругляться, — предложил Володя Кушнеренко, снимая фуражку и вытирая платком шею. — Как, Сергей Сергеевич?
— Да, особенно тут задерживаться нечего. Поторопите его.
Выслушав штурмана, Барсак согласно закивал и вдруг поманил нас куда-то за угол хижины. Недоумевая, мы пошли за ним и увидели среди кустов невысокий оплывший бугорок неправильной формы, уже начавший густо зарастать травой. Барсак простер над ним руки и начал что-то торопливо, со слезой говорить, то и дело закатывая глаза к небу.
— Вот здесь он лежит... Мой дорогой, несчастный друг Пьер. Его погубила страсть, — едва успевал переводить Володя Кушнеренко. — О, как мы были потрясены, вернувшись в тот день и увидев, как он лежит с простреленной головой на грязном полу хижины!
Опять он начал причитать:
— Они погибли! Они погибли!
— А что же они своего товарища на кладбище-то не отнесли? — неодобрительно покачал головой боцман. — Похоронили кое-как, по-собачьи. А теперь надрывается.
Штурман строго посмотрел на него и, конечно, ничего переводить Барсаку не стал.
— Да и пойди теперь проверь, с какой стороны у него там голова прострелена, — подхватил один из матросов. — Дело темное: сам ли он себе пулю в лоб пустил или...
— Разговорчики! — оборвал штурман.
Мы сели в тени, у стенки хижины, словно на деревенской завалинке, и закурили.
Эта долина, похоже, с моря была почти не видна: от штормовых волн и ветров, как и от посторонних взоров, ее надежно закрывали три скалы, торчавших из воды неподалеку от берега.
— Весьма уютное пиратское гнездышко, — одобрил Волошин, оглядываясь вокруг. — А почему они не поселились на том песчаном пляжике? Ведь оттуда можно следить, не появится ли корабль, и сигнал подать в случае нужды.
— Там нет воды, — перевел Володя лаконичный ответ кладоискателя.
Волошин понимающе кивнул и спросил:
— А где же обитает эта опереточная королева со своей свитой?
Барсак начал объяснять, показывая куда-то в сторону поднимавшихся над джунглями скал.
— Они живут на другой стороне острова. В бухте Рено.
— Веселенький островок! — с чувством произнес Володя Кушнеренко и, надевая фуражку, добавил уже командирским тоном: — Ну, надо закругляться, а то начальство будет ругать. Доставим на борт этого искателя кладов с его имуществом, и пусть Аркадий Платонович сам решает, как с ним быть.
Барсаку тоже не хотелось задерживаться в своем мрачном «дворце». С помощью матросов он начал торопливо запихивать в мешки, которые мы принесли с собой, раскиданные по всей хижине вещи: перепачканную и мятую одежду, транзистор, позеленевшие от плесени ботинки, инструменты, какие-то альбомы — матросы только качали головами да крякали, переглядываясь.
— А что же рации я не вижу? — сказал, озираясь, штурман и начал расспрашивать Барсака.
Тот смутился, стал оправдываться, было видно по тону.
— Говорит, не захватили они рацию, потому и не мог он подать сигнал бедствия, — пожимая плечами и недоуменно помаргивая, сказал Волошину штурман. — Многое, говорит, в спешке забыли: спасательные нагрудники, запасные баллоны для аквалангов, даже сахар — пришлось пить кофе несладкий.
— Да, приехали они сюда весьма легкомысленно, — согласился Волошин. — Посмотрите, какие убогие инструменты. Игрушки какие-то.
Один увесистый узел Барсак пожелал нести непременно сам, другой торжественно вручил боцману, внушавшему ему — видимо, своими усами — наибольшее доверие.
— Что в нем, Петрович, не знаешь? — спрашивали матросы.
— Может, клад? Гляди, он с него глаз не сводит.
— Какой клад, — буркнул боцман, разглаживая усы. — Похоже, камни какие-то.
— Сувениры, значит.
Наконец сборы закончились. Барсак первый решительно зашагал прочь, даже не прикрыв дверь опустевшей хижины и ни разу не оглянувшись на убогую могилу бедного друга Пьера. Это походило на паническое бегство.
Что же тут все-таки произошло? Чего он боялся? Нападения «королевы» с ее шайкой? Или пытался убежать от каких-то мрачных видений собственной нечистой совести?
Тревога Барсака словно и нам передалась. Мы торопливо шли за ним через джунгли, отмахиваясь от летучих муравьев, потом опять мимо мрачного кладбища, осененного громадным крестом.
И до чего же приятно было увидеть с высоты перевала сверкающий в лучах солнца безбрежный океанский простор и стоявшее на якоре наше белоснежное изящное судно! Мы сразу прибавили шаг, почти побежали по петлявшей среди скал тропе.
Когда мы вернулись на судно, штурман и Волошин рассказали обо всем, что видели на берегу, капитану и начальнику рейса. Тут же отправили подробную радиограмму в Лиму. Ответ на нее пришел лишь к вечеру, и капитан расстроился еще больше.
Перуанские власти просили нас задержаться на острове до прихода катера с полицейским чиновником: Они обещали выслать катер незамедлительно, как только утихнет шторм, уже третий день бушевавший, оказывается, у побережья материка. Этому чиновнику и надлежало передать спасенного кладоискателя. А пока нам весьма любезно разрешалось заняться как на самом острове, так и в его прибрежных водах любыми научными исследованиями с одной-единственной просьбой: «Зная, как великолепно оборудовано ваше судно для производства сложнейших подводных работ всех видов, надеемся, что вы сможете поднять со дна затонувшую лодку или хотя бы подтащить ее на мелководье», — чтобы полицейские чины по прибытии могли ее тщательно осмотреть и проверить показания Барсака.
Прочтя все это, капитан опять с такой укоризной посмотрел на Волошина, что я уже приготовился снова услышать:
— Ну и втравили вы нас, Сергей Сергеевич...
Но Аркадий Платонович лишь махнул рукой и понурился.
— Какой-то мудрец сказал, что неудобство — это лишь неправильно воспринятое приключение, — как ни в чем не бывало наставительно произнес Волошин. — И наоборот: приключение — это правильно воспринятое неудобство. Все зависит от точки зрения.
Логинов мрачно посмотрел на него и хотел сказать, видимо, что-то весьма ядовитое, но Сергей Сергеевич поспешил продолжить свою мысль:
— Мне кажется, разумнее рассматривать нашу вынужденную задержку возле этого острова как счастливый дар судьбы. Ведь иначе бы мы сюда никогда не попали и не получили бы столь любезного разрешения проводить любые исследования в здешних краях. А между тем биологи мне говорили, этот островок весьма для них интересен. Верно, Андрей Васильевич?
— Пожалуй, — пробормотал Логинов, и лицо у него посветлело: — Каждый островок, изолированный в океане, — естественный заповедник эволюции. А этот особенно интересен. Его животный мир во многом такой же, как на Галапагосских островах. Кое в чем и отличается, довольно самобытен.
— Вот видите, — поспешил подхватить Волошин уже двумя нотами выше. — Мы должны радоваться, что судьба привела нас в этот биологический рай! И нам, скромным инженерам и техникам, подвезло. Тоже задачка интересная...
— Думаете поднять эту лодку? — спросил капитан.
— А почему бы и нет? Не линкор, поднимем. Завтра поныряем, обследуем.
— Только никаких поисков кладов, Сергей Сергеевич! — строго сказал Логинов и погрозил ему пальцем.