— А ребенка очень хочешь?
— Очень! — искренне, от всего сердца, прошептала Саша и почувствовала, как невольно краснеет.
Настоятельница внимательно смотрела на нее.
— Ты где живешь?
— В Москве.
— Далеко тебя привело... Значит, воистину хочешь. Погоди...
Настоятельница вернулась к письменному столу. Открыла фарфоровую чернильницу. Вынула из серебряного бювара листок. Быстро, без помарок написала записку, надписала адрес. Протянула Саше.
— Возьми. Пойди по этому адресу. Можешь вместе с мужем. Это очень хороший врач, я прошу его помочь тебе...
Саша, низко склонившись, приняла записку. Следовало, вероятно, в порыве благодарности поцеловать настоятельнице руку, но на это Саша была не способна. Пусть игуменья отнесет ее непочтительность за счет изумления. Она вышла, так и не взяв со стула узелок.
Тяжелая дверь закрылась. Монахини, приведшей ее, не было. Саша скользнула в коридор, прислонилась к стене. Надо было все спокойно обдумать.
В келье вещей немного. Стены комнаты, стол и постель настоятельницы нетрудно проверить во время обыска... И все же документы спрятаны в келье. Но где?
В конце коридора послышались шаги. Саша укрылась в глубокой нише, темневшей в стене. К покоям настоятельницы пробежала запыхавшаяся монахиня.
Через несколько секунд она появилась вместе с игуменьей. Они быстро прошли мимо затаившейся Саши. Настоятельница казалась взволнованной.
Саша вышла из укрытия, бросилась к двери. Келья настоятельницы была заперта.
Ничего не поделаешь, придется уходить. Правда, она оставила там на всякий случай свой узелок, ну что ж — будет повод прийти сюда еще раз после доклада Николаю, может быть, тогда ей удастся что-нибудь заметить.
Но вдруг у Саши мелькнула смутная мысль.
Что-то в конце разговора с игуменьей показалось ей немного странным. Но что? В тот момент она была слишком напряжена. Что же это было такое? Это имело какое-то отношение к столу, к записке, которую писала настоятельница.
Снова послышались шаги. Уходить уже было поздно. Саша отступила в темный угол, подальше от света лампадки.
Шли двое, но теперь к. легким шагам игуменьи примешивался твердый стук мужских ботинок. Говорили вполголоса, Саша не могла разобрать.
Первой вошла игуменья, увидев силуэт Саши, резко остановилась, задержав своего спутника. Настоятельница вгляделась.
— Это ты?! Что ты здесь делаешь?
— Извините, матушка... — жалобно проговорила Саша. — Узелок свой я у вас забыла, а там все харчи... Ради Христа, простите дуру...
Человек за спиной настоятельницы притих в коридоре, не входил.
Поколебавшись мгновение, игуменья открыла ключом дверь в келью.
Саша вошла в келью.
Как же все это было?
Настоятельница присела к столу. Открыла фарфоровую чернильницу. Взяла ручку. Быстро написала записку. Потом... Потом помахала ею в воздухе, чтобы высохли чернила...
Саша даже похолодела от внезапной догадки. На столе стояло массивное пресс-папье. Но настоятельница не воспользовалась им. Может быть, она сделала это бессознательно, но тогда тем более...
Подобрав узелок, Саша метнулась к двери.
— Извините, матушка...
Лампадка погасла, А может быть, ее нарочно погасили. Человек, пришедший с игуменьей, теперь стоял в том самом темном углу, где пряталась Саша. Лица его разобрать было нельзя.
Саша вышла в коридор, сделав несколько шагов, замерла, прислушалась.
— Кто это был? — тревожно спросил по-английски мужской голос. Он показался Саше до удивления знакомым.
— Наивная богомолка.
— У меня уже, кажется, начинаются галлюцинации, бог знает что померещилось.
— Тебе надо выспаться, отдохнуть...
— Нет, нет! Нельзя медлить ни секунды... Кругом патрули, даже здесь во дворе чекисты... Три дня назад на моих глазах застрелили Смирнитского... По дороге я встретил какую-то подозрительную девицу... Сейчас все решают мгновения.
У Саши похолодели руки. Она не ошиблась. Это его голос. Только сейчас он говорил по-английски.
Дверь в комнату настоятельницы закрылась.
Сплетаясь в одну цепь, мгновенно вспомнились прощупывающие вопросы Сергея, настороженные взгляды, кривые улыбки, отчаяние, промелькнувшее в его глазах, и последнее столкновение с красноармейцем — это было для него единственным шансом уйти от проверки документов.
Но, боже мой, как здорово он играл свою роль! Она так и не успела понять. И еще одно воспоминание наконец всплыло в памяти: конспиративная квартира «Белой точки» на третьем этаже в Москве и высокий человек в узком пальто, вспрыгнувший на подоконник...
Саша бросилась было по коридору. Скорее к своим, рассказать все Николаю, матросу. Но тут же остановилась, сдержала себя. С приходом Сергея, вернее «Сида», здесь все настороже, ведь она видела, как забегали монахини. С чекистов сейчас наверняка не сводят глаз. Да и за ней будут следить. Если даже удастся сообщить товарищам, то, прежде чем чекисты окажутся здесь, «Сид» уже скроется, а с ним и документы. Монастырь огромен, попробуй разыщи. В конце концов, они могут просто уничтожить бумаги... Действовать по намеченному плану? Тогда они встретятся с Николаем только на той стороне озера. Это может быть уже слишком поздно. «Сид» покинет монастырь... Нет, здесь, сейчас, немедленно ей самой необходимо принять решение.
Саша вынула браунинг. Она была почти спокойна. Подошла к узкому оконцу и выстрелила дважды, давая сигнал товарищам.
Дверь кельи настоятельницы распахнулась. Саша загородила дорогу.
— Назад!
Настоятельница в ужасе попятилась. У окна стоял Сергей, он смотрел на свою недавнюю попутчицу.
Сейчас для него тоже все объединялось в одно целое: слова Саши, встреча с чекистами, ее прикосновение к руке Николая. И та девушка в кожанке, что стояла тогда на пороге конспиративной квартиры...
Он рванулся к письменному столу. Саша вскинула браунинг.
— Стой!
Не спуская с «Сида» глаз, подошла к столу. Левой рукой нащупала пресс-папье. Сорвала один тонкий слой промокательной бумаги, второй. Казалось, не будет конца этим тонким, полупрозрачным листкам. Господи! Скорей бы здесь оказался Николай!
Наконец пальцы нащупали то, что искали: сложенный в несколько раз лист плотной бумаги, под ним еще один, еще...
Саша не успела заметить, когда в руке Сергея оказался наган. Боже мой, какая ненависть была в его глазах...
Саша успела выстрелить первой.
— Серж! — отчаянно закричала настоятельница.
Саша бросилась к выходу. В дверях столкнулась с пожилой монахиней, отшвырнула ее в сторону.
Уже в коридоре она увидела бегущих навстречу монахинь. Саша вскинула руку с браунингом:
— Дорогу!
Монахини расступились. Но тут же что-то тяжелое ударило сзади по голове. Саша пошатнулась, схватилась за подоконник.
В узкое оконце было видно, как через двор бежали на выстрелы чекисты. Впереди Николай... Они были уже совсем близко.
Второй раз Сашу ударили у самой лестницы. Она упала. Знакомая боль пронизала тело. Только сейчас она была во сто раз страшней, нестерпимей...
Браунинг выпал из руки — грохнул выстрел. Саша заставила себя подняться, проползти вперед.
Живой воющий клубок катился вниз по ступеням каменной лестницы. Сашу душили, рвали волосы, раздирали ногтями лицо...
Чекисты отбили тело Саши у озверевших монахинь в тесном закутке на крутом повороте узкой каменной лестницы
Николай стоял на коленях. Он потерял пенсне и, как слепой, ощупывал ее лицо.
Подошел матрос. Осторожно разжал руку Саши. Вынул исписанные бисерным почерком смятые листы плотной бумаги...
Сашу хоронили ветреным осенним днем. Лицо Николая было мокро от дождя и слез. Говорил член Коллегии ВЧК, сухой, бритоголовый, с темными кругами бессонницы вокруг глаз:
— Нет с нами Саши Никитиной... Но как ни тяжело оплакивать эту потерю, теперь не время поддаваться чувствительности, когда враг ежеминутно ловит момент взять нас за горло. На это злодейское убийство мы можем ответить только одним — еще более сильным ударом против контрреволюционной буржуазии. И мы поднимем еще выше знамя борьбы во имя светлого будущего трудящихся всего мира.