Перед тем как выйти из подъезда, я сунул палец в нашу ячейку почтового ящика и в который раз подумал, что газеты лучше покупать в розницу: некоторые почтальоны упорно не желают приносить их с утра. И вдруг вспомнил, что Гандрюшкин тоже работал почтальоном. Именно в этот момент на меня свалилось легендарное яблоко. Вчерашний вечер не прошел даром, ведь яблоки откровения падают лишь на подготовленную почву. Почтовый ящик вызвал цепную реакцию ассоциаций: почтальон — Гандрюшкин — почта — посылки. Кому? Ответ на этот вопрос я получил еще вчера: себе. Больше некому. Куда? Скорее всего куда-нибудь поближе, в Баку например. Главпочтамт, Гандрюшкину, до востребования. А?
Снова, как после встречи с парнем из общежития, паруса наполнились ветром и мчат меня к затерянному в бескрайних просторах острову истины. Правда, пока это всего лишь рейсовый автобус.
— Нам придется... — едва поздоровавшись, начинает Рат.
— Не придется. По-моему, не придется, — тут же поправляюсь я, а самого распирает, как ту крыловскую лягушку.
— Что-нибудь новое?
— Пока кибернетики не научатся создавать модели с ассоциативным мышлением, нам нечего бояться конкуренции роботов.
— Ассоциации — это вещь, — улыбается Рат. Он привык, что за подобными выкладками у меня всегда скрывается что-то существенное.
Зато физиономия Турина вспыхивает, как электрическое табло с таким примерно текстом: «Начхать мне на роботов и кибернетику, а несерьезных товарищей вроде тебя я бы гнал из милиции в три шеи. Тоже мне юморист, а еще погоны носит!»
К моей гипотезе Рат поначалу отнесся с недоверием. Я, горячась, приводил все новые доводы, даже изобразил, как Гандрюшкин аккуратно, стежок за стежком, обшивает посылку по всем почтовым правилам. Моим союзником неожиданно оказался Турин. Когда Рат усомнился, что посылка может вместить такое количество вещей, он убежденно воскликнул: «Значит, их было две!» О количестве посылок я, честно говоря, не задумывался. Осознав, что решение вопроса «Как поступил он?» может прийти через новое изучение личности Мухомора, я впал в другую крайность, и вещи потеряли для меня свои конкретные материальные признаки.
— Значит, отправил под вымышленной фамилией на свою собственную до востребования, — сдается Рат. — Можно спокойно подыскивать покупателей...
— Не боясь никакого обыска, а потом, когда шум уляжется или мы убедимся в его непричастности...
— ...заняться реализацией.
Мы перебиваем друг друга, но логика поступков Гандрюшкина от этого не нарушается.
— Как просто и надежно придумано, — искренне восхитился Турин, — какое образование у этого сторожа?
— Здесь дело не в образовании, — возразил я. — Просто он служил на почте.
— Ну что ж, бери у Фаиля машину. Три почтовых отделения. Может, в каком и повезет. Если, конечно, тебе все это не приснилось.
— Меня смущает другое, — вдруг сказал Турин, — как мы все это задокументируем?
— Очень просто, — ответил Рат. — Асад-заде вынесет постановление о выемке, прокурор утвердит, возьмем Гандрюшкина...
— Я имею в виду оформление по нашей, оперативной линии, — недовольно перебивает Турин. — Ведь никаких специальных мероприятий в связи с посылками не проводилось. Просто догадались, и все.
Оказывается, его мучила невозможность увязать данный случай с исполнением требований, предъявляемых к работе уголовного розыска.
— Ну ладно, я займусь этим сам, — словно освобождая нас от главной непосильной ноши, с достоинством заявил он.
Уже в машине я залился смехом: подумал, как Турин бьется сейчас над документальным оформлением моей догадки. Да, он держится в центральном аппарате только потому, что непосредственное начальство не видит его в деле.
Не повезло нам во всех почтовых отделениях. В последнем я просмотрел корешки квитанций даже два раза. Отправлений от имени Гандрюшкина не было. Неужели действительно приснилось?
— Теперь куда? — спросил шофер, но я опять вылез из машины.
Вернувшись на почту, я стал смотреть документы на получение. И снова безрезультатно. Вот тебе и ассоциативное мышление, недаром его так трудно задокументировать. Но все же начатое надо доводить до конца, эта привычка тоже из моего актива.
Сержант проворчал — шофер начальства не очень считается с субординацией — и повез меня в отделение, где мы побывали перед этим.
«Гандрюшкину Михаилу Евлентьевичу, до востребования». Черным по белому и вполне наяву. Я держал карточку, и пальцы у меня дрожали. А каково было Ньютону?
Успокоившись, я прочитал, что отправителем является Андрей Гандрюшкин, обратный адрес: Баку, проездом.
На почте, с которой я начинал проверку, Гандрюшкина ожидала вторая посылка, на этот раз от дочери Сони. Обе посылки были отправлены в воскресенье. Значит, Гандрюшкин уехал с вещами в Баку в первые же часы после задержания Мамонова.
Вот с какой мухоморьей предусмотрительностью поступил он. Только с детками зря перестраховался, можно было и без них обойтись.
Удивительно, до какой степени может дойти привычка к раз напяленной на себя маске. И расцветка давно поблекла, и многочисленные прорехи выдают настоящее лицо, а любитель маскарада по-прежнему пытается дурачить окружающих.
Гандрюшкин упорно не желал становиться самим собой. Его поэтапная реакция на происходящее в сокращенном варианте выглядела примерно так:
«Посылка мне? От сына!»
«Какое странное содержимое! На что все это старику?»
«Как, еще одна? От дочери!»
«И она насовала бог знает что! Они с ума посходили!»
«Краденые? Те самые, мамоновские?! Да не может быть!!!»
По поручению партбюро Рату на днях предстояло провести беседу о вежливом и культурном исполнении работниками милиции своих не всегда приятных обязанностей. Фарисейство Гандрюшкина, казалось, вот-вот доведет его до приступа морской болезни, но ввиду предстоящей беседы, на которой мы с Арифом будем присутствовать в роли слушателей, он стоически сохранял спокойствие. Асад-заде был занят составлением протокола, и только я, лишенный отвлекающего стимула, наконец не выдержал:
— Когда моему сыну было полтора годика, он закрывал лицо руками и требовал, чтобы его искали, но в вашем возрасте это выглядит просто глупо.
— Зачем вы меня оскорбляете? — с мягкой укоризной спросил он.
— В данном случае это не оскорбление, а просто констатация факта, — очень серьезно сказал один из понятых, пожилой почтовый служащий, с каким-то музейным интересом разглядывавший Гандрюшкина.
После этого Мухомор умолк и до самой машины не произнес ни слова.
А по дороге в горотдел с ним совершенно неожиданно для нас произошла истерика. Он трясся, всхлипывая, тер по лицу кулачками, видимо, платком он пользовался только для утирания символических слез.
Мужской плач способен разжалобить даже страхового агента, а мы всего-навсего сотрудники милиции. Рат похлопывал Гандрюшкина по плечу, я же, как обычно в минуты сильного волнения, косноязычно мямлил:
— Михаил Евлентьевич, ну же, ну, возьмите себя в руки...
— Если бы я знал... Если бы я знал... Никогда!
Из дальнейшего стало понятно: если бы он знал, что все равно будет разоблачен, он никогда не связался бы с Мамоновым, никогда, никогда не совершил бы преступления. Вот он — главный мотив мухоморьего раскаяния! Оказывается, превращение в мухомора необратимо, и никаким сентиментальным мычанием тут не поможешь. От того, как мы работаем, зависит иное: быть или не, быть мухоморам преступниками. Только неизбежность разоблачения может удержать их. А рецидивистов типа Мамонова становится все меньше, и, лишившись питательной мухоморьей среды, они, пожалуй, вымрут окончательно. Все это давным-давно заключено в гениально простой ленинской мысли о предупредительном значении неотвратимости наказания, но сейчас незаметно для меня самого она стала итогом моих собственных наблюдений.