Ночью мы подошли к Шагози и окружили кишлак с трех сторон, оставив один путь — в горы. А там басмачей ждала засада.
На рассвете командир эскадрона послал к Худайберды человека — в последний раз курбаши предлагали сдаться, и он опять отказался.
Начался бой. С выстрелами, с дробью пулемета мешались крики женщин и детей. Только к полудню мы выгнали басмачей из кишлака. Они было подались в горы, но сверху их осыпали огнем ожидавшие в засаде бойцы. Басмачи метались, как волки, попавшие в капкан, но бежать им было некуда.
И тут на склоне горы, над обрывом, показалась группа всадников — там, видно, была тропа, о которой мы не знали.
— Это Худайберды! — крикнул мне Джура и бросился к лошади. Я пустился за ним, и вот тут-то убедился, что конь Ураза не знает себе равных. Мы. с Джурой настигали басмачей и я вырвался далеко вперед. Басмачи сначала, видно, уверены были, что сумеют уйти; и не стреляли, но, когда я приблизился, над ухом моим свистнула пуля.
— Стой, Сабир, стой! — кричал мне Джура. Я не понимал, чего он хочет, но задержался, подождал его. Обогнав меня Джура приказал: — Держись за мной!
Мы поскакали рядом — конь Ураза не хотел идти позади, и я еще раз увидел, как стреляет Джура. Два выстрела — два басмача свалились с лошадей.
Третья лошадь несла двоих.
— Не стреляй, — крикнул мне Джура, — там женщина… В парандже…
Я разглядел — синяя бархатная паранджа была на женщине, в день свадьбы курбаши она покрывала шатер невесты…
Мы догоняли Худайберды.
Вдруг женщина покачнулась, наклонилась вбок и упала с лошади на тропу.
— Посмотри, — бросил мне на ходу Джура и помчался вперед, а я еле остановил коня, спешился, подбежал к женщине. Она тихо стонала. «Жива», — обрадованно подумал я и тут заметил рукоять ножа: Худайберды ударил ее в бок. Я скорей вытащил нож из раны, женщина потеряла сознание.
Подоспели бойцы эскадрона, я поручил им жену Худайберды, а сам пустился вдогонку за Джурой — он спустился по склону куда-то ниже. Обогнув скалу, я увидел впереди двух уходящих вскачь басмачей: Худайберды шел вторым; позади, шагах в пятидесяти, поспевал за ними Джура. Я пустил своего гнедого вдогонку, нагнал Джуру и крикнул — почему не стреляет? Патроны кончились? Я поднял винтовку, взял на мушку Худайберды — и два одновременных крика остановили меня.
— Не стреляй! — крикнул мне Джура.
— Не стреляйте, отец! — донесся голос Худайберды.
«А, теперь, значит, признал отца!» — мстительно подумал я, но хлопнул выстрел, конь мой споткнулся, и я вылетел из седла. «А-а-а!» — раздался страшный крик, и я успел понять, что это ранен Худайберды.
Когда я через короткое время очнулся от удара о землю и поднял голову, первое, что я увидел, — недалеко от меня Джура сидит на корточках подле Худайберды. Второго басмача не видать — ушел, наверное.
Хромая, опираясь на винтовку, как на палку, я подошел к Джуре. Глаза Худайберды были закрыты, но он был еще жив.
— У тебя есть вода? — спросил Джура.
Я протянул флягу. Джура отвинтил колпачок, приложил горлышко ко рту Худайберды. Тот глотнул раз, другой, открыл глаза. До сих пор помню его лицо: как у ребенка, что очнулся от страшного сна. В глазах его я увидел слезы.
— Похороните… рядом с матерью… — еле слышно выдохнул он. — В Чуете…
Джура не ответил, поднял голову сына и снова дал ему пить. Но пить Худайберды уже не стал, побелевшее губы его дрогнули, он захрипел, будто пытался что-то сказать, рука сползла с груди, тяжело упала на траву.
— Все, — сказал Джура. Я глянул ему в лицо, и мне стало страшно. Тут бабахнуло сверху, я быстро обернулся, увидел на скале над нами фигурку с винтовкой, быстро выстрелил в ответ, не знаю, попал ли. Басмач исчез, я обернулся — и… Джура лежал рядом с Худайберды.
— Джура-ака! Джура-ака! — звал, кричал, плакал я.
Но он не отозвался.
Джуру перевезли в Шагози, здесь и похоронили. Я попросил было отвезти его в Чует, похоронить рядом с женой, но Зубов не согласился.
— Нет, Сабир, Джура должен лежать здесь. Тут он служил, на этой земле пролил кровь. Придет время — Шагози назовут кишлаком Джуры Саидова…
И вот сколько уж лет прошло. Когда мне бывает трудно, когда я не уверен в себе или не знаю, какое принять решение, я вспоминаю его. Я спрашиваю его, а он, живой в моей памяти, отвечает мне, Джура-ака, старший брат.
Алмалык теперь большой город, и кишлак Шагози тоже разросся, здесь много народу, поднялись кирпичные дома, проложены хорошие дороги, только никто не говорит теперь «Шагози» — называют просто Джура-кишлак.