Перед нами была калитка. Джура без скрипа отворил ее, мы вошли во двор и подошли к дому. В окошке помаргивал огонек; человек на молельном коврике не мог нас увидеть — он сидел спиной к нам и разговаривал с богом.
Джура кивком указал мне на человека, и мы на цыпочках двинулись к двери.
Сердце мое бешено колотилось, из-за его стука я не слышал наших осторожных шагов. Не услышал их и
Ураз — ни когда мы тихонько вошли в комнату, ни когда Джура, словно тень, скользнул ближе к молельному коврику и Поднял с пола маузер. После этого Джура вернулся к двери и сел, скрестив ноги, — не стал мешать Уразу совершать намаз. Я остался стоять — боялся шелохнуться. Время остановилось, и единственное, что напоминало о жизни, — двигавшаяся при помаргивании светильника тень Ураза.
Наконец он дочитал молитву, обратился налево, выдохнул: «Суф» — и замер: увидал нас. И что маузера нет под рукой — тоже увидел. Он не пошевелился и не сказал ничего, молчали и мы с Джурой. Только расширились глаза и как-то помертвело, пустым стало обросшее, с густыми усами и бородой лицо, словно жизнь сжалась где-то внутри Уразова тела. Потом я увидел, что губы Ураза шевельнулись.
И еще какое-то время Ураз сидел неподвижно, а потом выдавил зло:
— Съел-таки меня, милиционер!
— Нет, — возразил Джура. — Не я, ты сам съел свою жизнь.
— Сейчас уведешь?
— Больше некого ждать.
— Верно, знаешь, — согласился Ураз. — Тогда мне надо попрощаться с семьей.
— Как хочешь, — сказал Джура. — Только ни слова о том, кто мы. Они не должны знать, что ты арестован. Приехали по делу, понятно? Бежать не советую — ты знаешь, как я стреляю.
— Что ж в Тангатапды — промахнуться боялся?
— Коня твоего пожалел.
— Да, за коня сам Худайберды сто баранов давал — шутник!
В комнату неслышно вошла женщина — одной рукой прижимала к груди ребенка, на другой блюдо с пловом. Увидела нас, замерла, испуганно посмотрела на Ураза — взглядом спросила, какие распоряжения будут.
— Плов в чашку положи, я еду, — сказал Ураз жене и глянул на Джуру, тот кивнул. — Да поживее!
Женщина исчезла неслышно, как и появилась.
Джура кивком указал Уразу на дверь — пошли, мол Мы вышли во двор — Джура, Ураз и за ними я.
Женщина уже протягивала мужу мисочку с пловом, завернутую в румол — поясной платок. Склонив голову, она спросила еле слышно:
— Когда ждать вас?
— Про то один аллах ведает, — сумрачно бросил Ураз и добавил еще, но уже мягче: — Береги сына.
Мы вышли из кишлака; я вел в поводу свою клячу и жеребца Ураза.
На дороге Джура подал поводья моей лошади Уразу.
— Садись… На этой далеко не уйдешь.
Ураз выругался, но поводья принял.
Потом Джура похвалил меня:
— Везучий ты, парень, смотри, какого коня получаешь. — Гнедой Ураза нетерпеливо бил копытом. — Однако садиться погоди — пока Ураза провожаем, я сам на его жеребце поеду.
Джура с Уразом неторопливо двинулись по направлению к Алмалыку, я держался чуть позади и слушал их разговоры. Напряжение охоты еще не оставило меня, наверное, оттого, что не было ему нормального выхода — погони и борьбы. Честно говоря, я никогда не думал, что поймать басмача так просто — ведь мы взяли Ураза без труда, без выстрела, можно сказать, голыми руками. Что это — везение, случайность? Тогда я еще не мог найти ответа…
— Не надо было мне приезжать сегодня, — как бы отвечая на мои немые вопросы, пожаловался Джуре Ураз. — И не хотел ведь — плохой сон видел, будто сын мой маленький умер.
— Значит, долгая жизнь ему суждена, так поверье обещает.
— Что прячешься за поверье, милиция, говори уж прямо: отсчитает ему аллах от моей жизни! — Ураз хохотнул коротко и зло, и я подумал: все же надеется убежать, и потрогал маузер у себя на боку. — А ты, однако, ловкий, милиция, как узнал о том, что приеду, скажи, а? Молчишь… Слыхал, слыхал о тебе.
— Ничего, и ты не хуже. Три раза удирал, я не мог догнать.
— Спасибо. И сегодня ушел бы, да задержался дома… Как ты думаешь, вас дожидался, а? — Ураз снова хохотнул и переменил тон на угрожающий: — Но помни, милиция, услышит обо мне Худайберды — за меня одного вас тысячи головы положат.
— Неужто так страшен он, твой хозяин?