– Ураз сказал. В пятницу обоз должен выйти из Коканда. У Чадака – засада Худайберды.
– Османов! – позвал Зубов.
Вошел конвоир.
– Приведи Ураза… А не врет он, Джура?
– Верю ему.
– Уж очень многим ты веришь… Как бы не вышло нам боком!
– Послушайте лучше, что он предлагает. «Отпустите меня, – говорит, – я приведу Вам тех, что в засаде. Старший – уйгур, Абдуллой зовут. Не ладит с Худайберды».
Конвоир ввел Ураза. Теперь он не прятал, как утром, взгляд, держался смелее. «Решился», – подумал я.
– Не обманываешь нас, Ураз?
– Не люблю обманывать,
– Сколько их будет в засаде?
– У Абдуллы двадцать человек. Пойдет он – пойдут все.
– Как узнал, что продотряд выйдет в пятницу?
– Худайберды сказал. В Коканде его человек есть. Большой человек. Я раз видел, угощал eгo Худайберды. Но имени и кто такой, не знаю.
– Бежать хочешь, а, Ураз?
– Жить хочу, – глухо молвил Ураз и опустил голову. Потом добавил: – Отпустите – всех их приведу сюда. Только есть условие.
– Какое?
– Не сажайте их. Ведь вышел такой приказ, слыхал .
– Османов! – распорядился Зубов. – Уведи.
Конвойный вывел Ураза.
– Ну, Джура, что делать будем?
– Разреши Костя!
– Сбежит – потом волосы на себе рвать будем.
– И все‑таки разреши. Я с группой пойду в Чадак; если Ураз не приведет людей Абдуллы, тронемся в Коканд, навстречу продотряду.
– Хорошо, – подумав, согласился, наконец Зубов. – Только с Кокандом связаться надо будет, пусть отряд укрепят.
Конвоир привел Ураза.
– Отпускаем тебя, – сказал Зубов. – Но если, обманешь, найду и пристрелку помни!
Ураз улыбнулся, оскалил зубы.
Когда он в конюшне седлал хромоногую клячу, мне стало жаль его. Отпускаем на волю, а коня что ж, отобрали? Я кивком показал Уразу; можешь взять своего гнедого. Ураз обрадовался:
– Брат, если будет: все хорошо, сам найду для тебя коня. А этого жеребца я и Худайберды не уступил. Тоскует он без меня… – И, выехав уже на улицу, обернулся и крикнул мне: – Эй, милиция! Большое дело сделал! Не забуду твою доброту. Ураз еще покажет себя, да!
И погнал коня.
Но не получилось так, как хотел Ураз, как хотел Джура. То, что произошло в Чадаке, свинцовой тяжестью легло на мою душу.
Когда мы с Джурой и с нами отряд милиционеров вошли в Чадак, мы увидели у крайних домов двадцать один труп. Двадцать басмачей лежали, расстрелянные, и с ними Ураз.
Случилось это так: узнав от Зубова о предполагавшейся засаде, член Кокандского ревкома Саидхан Мухтаров лично возглавил продотряд. Когда они подошли к Чадаку, навстречу вышел Ураз. «Двадцать джигитов Худайберды согласны сдаться красным, Зубов знает, а Джура‑милиция уже выехал сюда с отрядом принять пленных», – вот что сказал Ураз Мухтарову. Мухтаров распорядился, чтобы басмачи вышли и сдали ему оружие и коней. Басмачи согласились. Как Ураз уговорил их сдаться – никто уже не расскажет. Когда басмачи остались без оружия, Мухтаров приказал связать их; связали и Ураза.
– Что ты делаешь! – возмутился Ураз. – Мы же добровольно перешли к вам!..
В ответ Мухтаров хлестнул его нагайкой по лицу.
И тут только Ураз узнал в нем человека, которого угощал Худайберды. Но было поздно…
Обо всем этом услышал я через шесть лет, когда Мухтарова нашли и арестовали.
А мы – мы опоздали на час. Боясь разоблачения, Мухтаров расстрелял всех пленных.
Это была настоящая беда. И те басмачи, что колебались и могли бы уйти от Худайберды, теперь становились нашими заклятыми врагами.
– Ты предатель! – кричал Джура в лицо Мухтарову. – Судить тебя будут, я добьюсь!
– Попробуй! – равнодушно отвечал Мухтаров. – Попробуй, но что это даст? Правильно я сделал! Они хитростью хотели взять нас, но мы их опередили. А кто поверит тебе, полумулле, двадцать лет жил где‑то в чужой земле, неизвестно чем занимался, а потом втерся в ряды большевиков!
Джура побелел от гнева.
– Возвращайтесь и передайте Зубову, что Кокандский ревком выражает вам благодарность за своевременную помощь… – распорядился Мухтаров.
Жители кишлака помогли нам похоронить убитых. Потом мы молча двинулись к Алмалыку, но, едва отъехали, Джура заставил меня вернуться:
– Стой! Надо забрать у них коня Ураза! Догони их!
Мухтаров не стал спорить, отдал гнедого.
Когда я вернулся к своим, Джура глянул на осиротевшего жеребца и сказал только:
– Хороший человек был Ураз. Те джигиты тоже стали бы хорошими людьми… – И больше до самого Алмалыка не проронил ни слова.
На следующий день я увидел – Джура собирается в дорогу. Еще прежде Зубов составил и отослал в Ташкент рапорт, где обвинял Мухтарова в убийстве басмачей, согласных сдаться властям.