– На середину лагуны, – решительно сказал Майк. Хор удивленно вскинул глаза.
– Сбились с пути?
– Там, где мы хотели высадиться, – люди…
– Черные? – презрительно спросил Хор. Майка от его тона слегка покоробило.
– И черные и белые кричат одинаково, – спокойно ответил он.
Каноэ бесшумно и быстро шли по течению. Был прилив, и океан наступал на лагуну. Мыс с пальмами остался позади. Здесь Майк обычно клал румпель своей моторки налево, а там… Да, там были огни одного из домов Фреда Брауна. Его арендовал Мангакис, и Майк там часто бывал… почти каждый раз встречаясь с Джином Корневым.
Джин был на год моложе Майка. Проучившись в школе Святого Спасителя, он уехал в Союз (так говорили Корневы о России), но приезжал к отцу каждый год на каникулы и жил в Габероне по три‑четыре месяца. Отец заставлял его ходить в это время в школу, чтобы не забыть английский язык, и парень страшно злился.
Но на следующий год он приезжал опять, иногда с матерью. Она обычно жила в Москве, где надо же было кому‑нибудь присматривать за подростком!
«Интересно, где же Корневы сейчас? – подумалось Майку. – Ведь у Джина каникулы».
Огоньки на берегу увеличивались, приближались. Берег здесь был пологий и твердый, до шоссе – рукой подать. Вспомнив об этом, Майк даже удивился: как это он раньше не додумался – идеальное место для высадки!
– Держать на огни! – приказал он.
– Отлично, сынок!
Твердость его голоса понравилась Хору. Каноэ резко свернули к берегу – туда, где Майку было знакомо каждое дерево в саду двухэтажной белой виллы, все комнаты которой были сейчас ярко освещены.
Бэзил Мангакис только что сделал коктейль – свой любимый, «Эль президенте», и принес его в сад Корневу. Передав стакан гостю, он уселся в легкое кресло, плетенное из разноцветных пластиковых шнуров, и с наслаждением вытянул ноги.
Он был среднего роста, широкоплеч и, несмотря на свои пятьдесят шесть лет, узок в поясе. Коричневая трикотажная рубаха, распахнутая на груди, обтягивала мускулистый торс атлета. Густая шевелюра увеличивала и без того крупную голову. Из‑под широких бровей пронзительно смотрели черные, как антрацит, глаза.
– Что же вы льете сюда? – спросил Корнев, отхлебнув из низкого и широкого розоватого стаканчика, протянутого ему Мангакисом.
– Ром, лимонный сок, сахар и лед. Круглолицый, пожалуй, излишне полноватый Корнев хитро улыбнулся.
– Э‑э, нет, – погрозил он со смехом хозяину дома. – Вы что‑то скрываете. Я знаю «Эль президенте». Но откуда у него этакая… я бы сказал… свежесть?
– Ладно, так уж и быть!
Мангакис с наслаждением отхлебнул из стакана, шутливо вздохнул.
– Пользуйтесь моим открытием… Я добавляю сюда несколько капель болгарской «мастики», что‑то вроде водки с запахом капель датского короля. Мне тут знакомый из болгарского торгпредства подарил несколько бутылок, вот я и экспериментировал.
Он подмигнул.
– Хорошо все‑таки быть международным чиновником. В вашем посольстве меня угощают водкой. Французы предлагают отличное вино…
– А что англичане?
Грек помрачнел.
– Вы спрашиваете это лишь затем, чтобы еще раз услышать о моей любви… (он выделил голосом последнее слово) к этим носителям демократии?
Корнев почувствовал себя неловко.
– Извините, Никос.
Мангакис поспешил сменить тему:
– Вы мне лучше скажите, когда появится мой дорогой шеф мистер Гвено? Откровенно говоря, блестящий молодой человек. Отличный экономист, умница, а вот кое‑какие африканские черточки ему все‑таки мешают, например неточность.
При свете, падавшем с веранды в сад, Корнев задумчиво смотрел на Мангакиса.
Кто он, этот непонятный человек? Его лоб исполосован глубокими морщинами. Левая щека обезображена бело‑розовым, не поддающимся загару рубцом. Подбородок тяжелый, квадратный, решительный. В черных блестящих глазах глубокая грусть, сменяющаяся напряженной настороженностью.
Они знакомы уже много лет, но что он, Корнев, в сущности, знает о Мангакисе?
Советник словно прочел мысли Корнева.
– Все наблюдаете, – сказал он и непонятно почему вздохнул, отвернулся, забарабанил пальцами по своему стакану. Неожиданно он обернулся и глянул прямо в лицо гостя:
– Скажите… вы верите в предчувствия? Лицо его было напряженно‑внимательным.
– Я верю в телепатию, – отшутился Корнев. Грек не принял шутки.
– Нет, – покачал он головой. – А я… не то чтобы верю в предчувствия… – он улыбнулся беззащитной и грустной улыбкой, – но вот уже несколько дней, как мне почему‑то очень тревожно.