— В охоте везенье — ерунда, — ставя в угол свой карабин, старался подластиться Шалашов. — Тут в руке дело.
— Нет. Карабин хорош.
— Не в технике дело, Антон, — наставительно заметил Шалашов и взял в руки комоловский карабин. Гришуня прикинул оружие, словно на вес, прилаживая к нему руку. Потом снял предохранитель, открыл затвор и присвистнул: — Что за новости? Вот это пульки…
Покраснев от стыда до слез, Антошка стал говорить, что обойму таких, особо убойных патронов ему подарил, да, именно подарил егерь Федор Фаддеевич Зимогоров. Не смог Комолов даже Гришуне признаться, что стащил обойму из ящика стола егеря.
А Гришуня подумал:
«Такое твое счастье, товарищ милиционер, идущий сюда… Таков твой фарт. Убит ты будешь пулей егеря из карабина Комолова… А как все получилось, Антоша, царство ему небесное, из-под каменного завала не расскажет… Рано хороню парня? Тем крепче!»
— Очень хороши патроны! Как ни стукну — есть. Один раз даже обнизил, а пантач все равно лег.
Оправившись от смущения, что солгал другу, Антоша принялся одеваться, потом плеснул себе из лохани воды в лицо. Вытираясь подолом рубахи, спросил:
— Когда же ты со мной на охоту сходишь? Ведь обещал.
— Сегодня, Антоша! Сегодня! Больно у меня настроение хорошее. Пойдем в ближнюю сидьбу. Глядишь, и панты, и мясца добудем. Свежинки захотелось. Я тебе такую сидьбу покажу!
Антон смотрел на друга счастливыми глазами.
Комолов, на взгляд Гришуни, радовался всему по-щенячьи. На сухих прогалинах любовался рыжими лилиями, а у ключей — лиловыми цветами гигантской хохлатки. Он дышал полной грудью воздухом, напоенным ароматом лимонника и бархата.
А Гришуня нет-нет да и прикидывал про себя, точен ли его расчет, ни придет ли сюда милиционер раньше вечера, когда они залягут в сидьбе. От нетерпения он даже загодя поменялся с Антоном карабином, сказав шутя, что у комоловского лучше бой.
Поужинав, они отправились к сидьбе у солонца. Осторожно, как и подобает охотникам.
Сидьбой обычно называют построенную из корья крохотную землянку. А эта была оборудована в прикорневом дупле. Выбрали ее со знанием дела. Липа была старой, привычной для зверья и не вызывала никаких подозрений у сторожких изюбров.
Лаз сидьбы был узок, но из него далеко просматривались подходы к засидке. И это самое важное для Гришуни. Что до бойницы, то стрелять из нее по зверью одно удовольствие.
Лежали тихо, не шевелясь. Антон по давнему совету Гришуни берег глаза, притулился поудобнее, зажмурился.
Гришуня не сводил взгляда с пологого склона распадка, метрах в двухстах от сидьбы. Кругом было уже темновато, но в прогале меж деревьями, в распадке, еще четко различались ветви кустов и редкая трава на каменистом склоне. А когда там появился человек в фуражке с ярким околышем, Гришуня даже не удивился точности своего расчета. Он только мельком взглянул в сторону, не перепутал ли он карабин Антоши ненароком со своим. И, убедившись, что у него в руках оружие Комолова, Гришуня выстрелил навскидку. Выстрел в сидьбе был оглушающ, и вскрик Антона как бы потонул в нем.
Потом Гришуня рванулся к лазу, но ошеломленный Антон опередил его, выскользнул раньше. Не сговариваясь, они побежали к распадку, обогнули его начало и почти кубарем спустились в русло пересохшего ручья. Тут Антон остановился как вкопанный, увидев тело инспектора:
— Ты Шухова убил…
— Медведя я целил! — воскликнул Гришуня. — Медведя! Он шагах в десяти у сидьбы был.
— Какой медведь?
— У сидьбы… — И, будто только тут поняв происшедшее, Гришуня крикнул в голос: — Конец мне! — И хватая Антона за руки: — Не видел я его, сам знаешь… Разве я… Антошенька, друг, погиб я теперь!
— Может, жив он… А, Гришуня? Может, жив? — Антон пригляделся к телу в серой шинели попристальнее. — Под лопатку ударил. Вон след.
— Давай, давай посмотрим.
— Н-не, — попятившись, Антон натолкнулся на Гришуню: — Не шевелится. Мертвый.
Подталкивая Комолова, Гришуня приблизился к телу.
— Мертвый… — словно эхо, повторил Антон.
— Убьют меня теперь… Расстреляют. Пропала жизнь. Расстреляют!
Комолов обернулся и поглядел в глаза друга:
«Гришуню расстреляют… Расстреляют… Его, лучшего друга, брата? Но разве он хотел убивать? Разве Гришуня, этот самый хороший человек, — убийца?»
Антон перевел взгляд на тело. Оно выглядело отчужденно, как камень.
А Гришуня сел на склон распадка и мотался из стороны в сторону и мычал, хватался за голову. Он не боялся переиграть. Ведь были случайности на охоте, и почему бы Антону не поверить ему?
— Никто тебя не расстреляет. И судить не будут. И никто не узнает, что стрелял ты. — Сладкий восторг овладел Антоном… Он, он спасет своего друга. Непременно спасет! Он возьмет вину на себя. Ему нет восемнадцати…Здесь он на службе, не то что Гришуня случайно… Антона будут судить, но не осудят так, как осудили бы Гришуню.
— Погиб я, — бормотал, словно в отчаянии, Гришуня. — Погиб я, Антон!
— Я спасу тебя, Гришуня! Слышишь? Я что-нибудь придумаю. Я… Я!
IV
Действительно, не вязать же было Федору Зимогорову по рукам и ногам жену инспектора Степаниду Кондратьевну, учительницу местной школы, которая рвалась в тайгу на поиски пропавшего мужа. Вот и взял егерь с собой человека городского, знавшего таежную жизнь больше понаслышке. Федор был уверен: хватит он с нею горя, да податься некуда. Учительница по своему почину отправилась бы в дебри, а отвечать за нее перед старым другом Семеном Васильевичем пришлось бы егерю.
А тут еще прихватил их в пути муссонный ливень. Если бы еще просто ливень — ладно. Так нет — форменное крыло тайфуна. Перетерпели кое-как. Правда, крепким человеком показала себя Стеша в первом испытании. Но что ожидало их впереди, не знал ни егерь Зимогоров и никто на свете. По наметке маршрута инспектора на карте он должен был побывать у молодого охотника Комолова, который, кстати, был еще в прошлом году учеником Стеши.
Они шли вдоль берега ручья. Слыша за собой размеренные шаги, Федор с часу на час обретал в душе все большую уверенность, что женщина, идущая с ним, не станет обузой.
— Вот здесь и свернем, — сказал он, остановившись у серого, обезображенного лишайниками большого камня. — Ты косынкой покройся. Оно хоть время клеща и прошло, а опасаться надо.
Они углубились в чащу, пробирались неторопливо в густом орешнике, средь высоченных трав, и Федор говорил о том, что охотничья тропа — это скорее выдержанное направление на какой-то ориентир по удобному или привычному пути. В тайге троп, как их понимают горожане, нет и быть не может. Если, конечно, не считать звериных троп, протоптанных лосями, изюбрами или кабаньим стадом. Но такие тропы не для ходьбы. Зачем же охотнику себе дорогу к добыче перебегать?
На закате подошли к балагану Комолова.
Антон спал в глубине его на подстилке из лапника. И тут же рядом с ним лежали плащ и котомка инспектора.
Оттолкнув Федора, Стеша проскользнула в балаган.
— Здесь! Жив! — И принялась трясти Комолова, который с трудом очнулся от тяжелого забытья. — Где? Где Семен? Да проснись же!
Вытаращив глаза, Комолов уставился на учительницу, словно на привидение.
— Чего вам? — Антон вдруг дернулся к выходу, схватив карабин.
Федор удержал его за шиворот:
— Очнись, Антон! Не медведи мы! Где инспектор?
Комолов тусклым взором ткнулся в лицо Федора, а когда перевел взгляд на Степаниду, то рот Антона дернулся в судороге:
— Чего, чего вам?
— Семен где? Вот его вещи: плащ, котомка. Что с ним? Да говори же! Говори!..
— Подождите, Степанида Кондратьевна! — остановил Шухову егерь.
Егерь посветил фонариком в балаганчик и увидел у стенки пустую бутылку из-под спирта.
— С похмелья Антон, — сказал Федор. — Отведу-ка я его к ручью. Там вода сон смоет! Давай, охотничек, поднимайся! — обратился егерь к Антону, который сидел на земле у входа в балаган.
Федор, подхватив парня под мышки, то ли повел, то ли поволок к ручью, сильно шумевшему селевым, еще не опавшим после ливня паводком.
— Не хочу! — вдруг уперся Комолов. — Туда не хочу!