— Отчаливаем! — прохрипел Мын.
— Убью! — закричал Пройдоха. — Без Хуана не пойдем: он знает, где мы находимся. Без него мы заблудимся.
С берега по катеру хлестнули очереди из автоматов. Пройдоха ответил на вспышки выстрелов из пушки.
Хуан не вернулся.
И когда взвились в небо осветительные ракеты и в бухте стало светло как днем, Пройдоха отскочил за рубку, мотор взревел, и катер отвалил от маленькой пристани. За кормой тянулась белая пена…
Моторы работали надежно. Мын вылез из машинного отделения и следом за Пройдохой пошел в рубку.
В рубке, кроме компаса, ничего не оказалось. Они взломали какие-то ящички, но безрезультатно.
— Хуан знал, куда идти, — вздохнул Пройдоха. — Он знал. Поэтому и не сказал нам, чтобы мы без него не смылись.
— Все равно… Пойдем на север, пока хватит горючего…
— Нет, — возразил Пройдоха. — Пойдем на юго-восток. Включи приемник.
Щелкнул выключатель. Из приемника забила морзянка.
— Вот, — показал на приемник Пройдоха. — Сейчас в банде Вонг тревога. Они бросятся шарить по ближайшим островам, кинутся на перехват, чтобы отрезать нас от материка. Каждый пошел бы на север, а мы пойдем в океан. Жратва на катере есть?
— Не знаю.
— Будем рыбу ловить. Жалко, Хуана нет. У него наверняка был план спасения. Мы уйдем в океан, и, когда кончится бензин, нас погонит течение, подальше от проклятого острова. Только так мы можем проскочить. Кто-нибудь подберет! Сколько пресной воды?
Они начали осматривать катер. Забирались в самые укромные уголки, осмотрели небольшую каюту. На узле Хуана сидела перепутанная Балерина. Она жалобно завизжала и поползла к Пройдохе. Следом протянулась кровавая дорожка. У обезьянки был раздавлен в спешке кончик хвоста.
— Не плачь! Не плачь! — утешал ее Пройдоха. Он оторвал подол рубашки и сделал Балерине перевязку. И она, точно понимая его, перестала визжать.
— Погляди, что было у Толстого Хуана! — раздался сдавленный голос Мына.
Он стоял над развороченным узлом. В нем оказались пакеты из толстого полиэтилена. Мын и Пройдоха знали, что было в этих пухлых пакетах: белый, рассыпчатый, как сахарная пудра, порошок, который стоил тысячи долларов, пиастров, марок и гульденов, — он был устойчивее любой валюты, ему не грозили ни девальвация, ни экономические кризисы.
— Хуан не дурак, — сказал Мын, и его глаза алчно заблестели.
Отрывки из дневника Пройдохи Ке:
«…Опять она, Зовущая смерть! Я сразу вспомнил старшего брата. Я бы дал ему теперь забвения, сколько он хотел. Белый порошок! В нем жизнь и смерть таких, как мой старший брат. Белый порошок заменил им родину, отца и мать, жен и детей, он стал для них смыслом и плотью жизни, этот белый порошок. У меня двадцать пакетов порошка. Трудно поверить, что в щепотке белого вещества скрыто страдание и блаженство, в нем грезы и мечты, в него впиталось больше преступлений, чем капель воды в прибрежный песок. Это рабство! Это смерть!
Откуда у Толстого Хуана столько героина?
Китаец Мын словно сошел с ума. Он плясал и пел. Обложил себя пакетами с Зовущей смертью. Он говорит, что теперь будет самым богатым в своем городе. Купит землю, купит лавку, купит машину, выпишет из континентального Китая отца с матерью, а детям даст образование… Он прав. Невозможно подсчитать, сколько мы везем с собой золота, которое получим в обмен на Зовущую смерть.
Я хочу выкинуть, героин в море. Я не верю, что он принесет счастье. И в то же время мне жалко выбрасывать двадцать пакетов белого порошка за борт, потому что больше никогда не будет такой удачи. Когда мы доберемся до большого порта, я найду способ обменять героин на деньги. Я знаю законы наркоманов. Я не буду разбавлять порошок лимонной кислотой, наживаться на обмане, я найду оптового покупателя и продам один пакет, всего лишь один пакет. И это будет очень много денег. Потом, когда я огляжусь, извлеку из тайника еще один пакет… Если в порту узнают, сколько у меня героина, меня сразу зарежут… Мое спасение, что никому не придет в голову, что я обладаю состоянием, сотнями тысяч долларов.
Только бы не проболтался китаец Мын.
От него нужно избавиться, но как?
Может, убить его?
Это голос Зовущей смерти! Героин — это смерть. Мы с Мыном спасаемся от пиратов, а у меня в голове уже возникают кровавые замыслы.
…Идем под парусом, куском толстого брезента. Я ловлю рыбу. Чем я буду кормить Балерину? Она жалобно смотрит на меня. У нас почти нет воды.
…Мын спит. Он умеет спать. А мы с Балериной сидим в тени рубки, и она ластится ко мне. Я бросаю за борт леску с крючком, на крючок надеваю летающую рыбку. Они часто падают на палубу. Балерина волнуется, бегает вдоль борта, и, как только раздается шлепок рыбы, она приходит в неописуемый восторг.
…Несчастье пришло. Оно должно было прийти, потому что мы везем с собой Зовущую смерть. Зачем я не выбросил узел Хуана, когда мы выскочили из лагуны в море! Будь проклято то мгновение, когда Хуан принес свой узел на тропу!
Мын помешался на пакетах с Зовущей смертью. Он обкладывался ими, как мешочками с золотом, и, полузакрыв глаза, бредил:
— Я отдам долги… Выкуплю родителей. Мои дети получат образование. Я куплю лавку…
Его бормотание привлекло Балерину. Она схватила один пакет и побежала. Мын озверел. Он бросился за ней с ножом. Но разве можно поймать обезьяну, если она что-то украла? Балерина думала, что с ней играют. Мын бросился в рубку, выбежал с автоматом. Я повис на нем, отнял автомат. Мын визжал, как предводитель стаи обезьян, а Балерина сидела на мачте и скалила зубы. Она не любила Мына. И чтобы насолить ему, разорвала пакет… Мын онемел. Балерина отбросила пакет, и он упал за борт, а Мын застонал.
— Ты отдашь свой, — сказал он. — Это твоя обезьяна. Она выкинула в воду тысячи долларов. Весь ее тухлый род не стоит сотой доли пакета.
Не знаю, сколько кристаллов Зовущей смерти попало в ноздри Балерины. Она сползла вниз, прошла на четырех лапах мимо нас… А мы стояли как заколдованные, мы не знали, что предпринять, мы боялись ее.
И Балерина шагнула в воду как китайский поэт в древности.
Я молча пошел в рубку, вытащил на палубу свои пакеты и выкинул Зовущую смерть в океан.
— Убью! — закричал Мын. Он схватил автомат и прицелился мне в грудь. — Убью!
— Это мои пакеты, — сказал я.
— Ты мне должен один! Ты должен тысячу долларов!
— Это ты должен Толстому Хуану жизнь, — сказал я. — Балерина тоже была его собственностью. После смерти Хуана она стала наследницей его вещей. И я отдал ей то, что принадлежит ей.
— Я тебя убью! — бесновался Мын.
Он не убил, потому что еще не научился убивать. Я подошел, взял у него автомат и выбросил за борт.
— Чтоб больше никто ни в кого не целился на этом катере, — сказал я.
И долго снимал скорострельную малокалиберную пушку со станины. Поддел ее ломом и спихнул в океан.
А Мын плакал. Он завернул свои пакеты в узел Хуана и потащил вниз, в машинное отделение, прятать.
— Не бойся, — сказал я. — Моя рука больше не прикоснется к Зовущей смерти. Выкинь ее, пока не поздно. Кроме несчастья, она ничего не приносит.
Но Мын меня не послушал.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Я, Артур Кинг, сын Джеральда Кинга и Марии Ивановны Лобановой, сотрудник газеты «Гонконг стандард», уроженец города Шанхая, британский подданный, холост, брюнет, рост — средний, особые приметы — отсутствуют, угодил в мышеловку, где вместо кусочка сыра была сенсация, вместо стенок из проволоки — границы португальской колонии Макао, а роль хозяйки мышеловки исполняла знаменитая вдова Вонг. Я сидел в мышеловке тихо, как истинная мышь, стараясь не привлечь раньше времени внимания хозяйки, надеясь на удачу, сетуя, что не родился с перепончатыми крыльями, и единственное, что я делал не по правилам, продолжал глотать сенсацию — сыр, но тут уж я бессилен, во мне работал механизм, пружиной которого была профессия, а ключом, при помощи которого механизм заводят, — газета, которую мы, рабы вечного пера, без устали проклинаем и без которой тем не менее наша жизнь лишена смысла.
Боб сразу все понял, и глаза у него загорелись. Он подобрался, словно перед прыжком с третьего этажа, и стал как будто меньше ростом.