Но делать нечего, шагал по бесконечным коридорам, балагурил, чтобы скрыть свое волнение. Жежора что-то бормотал, а Олейников молчал. За весь путь до каюты не проронил ни слова.
— Ну-с, краса и гордость революции, садитесь, — теми же словами, как и в первый раз, встретил Бакая штабс-капитан.
Федор тоже, как и тогда, промолчал и остался стоять.
— Как служится?
— Вам лучше знать, ведь, наверное, по вашему заданию он, — кивнул на Жежору, — меня опекает, даже в гальюн ходит, когда ему не хочется, лишь бы меня из виду не упустить.
— Верно, грубо работает. Что ж поделаешь, бывший полицейский. Таких, как он, обвести вокруг пальца — раз плюнуть.
Федор молчал.
— Помнишь, как здесь, при первой встрече, я не советовал тебе меня обманывать?
— Я вам еще тогда сказал, что у меня память хорошая, — напомнил Федор.
— А что ты на это скажешь? — подал Циглер листок.
«Радиограмма», — бросилась в глаза четкая надпись на бланке. Начал читать текст, сразу же словно мурашки поползли по телу, а в грудь будто кто-то бросил кусочек льда: «По вполне достоверным сведениям в Севастополь прибыл большевистский шпион и проник на один из кораблей тчк. Настоящее его имя Федор зпт фамилию установить не удалось тчк Роста он выше среднего зпт крепкого телосложения зпт волос темно-русый зпт глаза серые зпт носил небольшие усы зпт одет как мастеровой тчк По обнаружению немедленно усиленным конвоем доставить крейсер Корнилов».
Ясно, речь шла о нем, Федоре Бакае, и все сведения получены от княжны Лобановой-Ростовской.
«Хорошо, хоть фамилию не вспомнила», — мелькнула у него мысль, и, собрав всю свою волю, он протянул радиограмму штабс-капитану.
— Право, не знаю, чем вам смогу помочь. Из башни я почти никуда не выхожу, вон и Георгий Григорьевич может это подтвердить, на других кораблях не бываю…
— Не бываю, не бываю! — вдруг вскипел Циглер. — Что ты мне дурака валяешь! О тебе эта радиограмма!..
«Тянуть время, тянуть… Ну пусть через час, пусть через два начнется обстрел Очакова, и тогда…» — думал Федор и все так же спокойно отвечал:
— Вообще-то похожи… И рост, и волосы, и глаза… Только мне кажется, во флоте половина, если не больше, сероглазых темно-русых людей, а заморышей здесь вообще не бывает…
— Смотрите, он мне еще философию разводит. А ну, позвать сюда боцмана! Сейчас узнаем, в каком ты виде сюда прибыл…
«Все…» — подумалось Федору. Лобанова-Ростовская хоть и не вспомнила фамилию, но дала такой четкий словесный портрет, что боцман Шопля, видевший его именно в таком виде — с усиками и в одежде мастерового, — сразу же узнает в неизвестном Федоре его, Федора Бакая.
Но тут корабль вздрогнул, и в каюту докатился гул выстрела.
«Вот он! — мысленно воскликнул Федор. — А как же люки?..»
Молниеносно он двинул ногой в живот штабс-капитана, ударил головой Жежору… Но Олейников оказался опытным в таких делах, обхватил со спины рукой за шею, начал давить. Резко откинув голову назад, Федор ударил кондуктора, но тут подскочил Жежора, навалился тучным, пахнущим застарелым потом телом. Федор, уже почти задыхаясь, ухитрился вытащить стилет, хотел воткнуть его Жежоре между ребер, но на руке повис Олейников, и удар пришелся пониже спины. Эх, и взревел Жежора! И в ту же секунду отдышавшийся штабс-капитан ударил рукояткой нагана Федора по голове…
…Хотя Савва прекрасно знал, что выстрел даже из одного орудия главного калибра сметает с палубы все, что не принайтовано намертво, однако для верности выглянул из башни. На корме было пусто. Знал он также, что любой человек, оглушенный мощной воздушной волной, даже если остается жив, не скоро придет в себя, а в воде ему прямой путь на дно, — все же направился к борту, но был остановлен требовательным сигналом вызова телефона.
Снял трубку:
— Слушает матрос первой статьи Хрен!
— Какой там еще хрен? — раздалось в трубке.
— Матрос первой статьи по фамилии Хрен, — уточнил Савва.
— Говорит дежурный по кораблю капитан второго ранга Болдырев. Кто стрелял?
— Нечаянный выстрел произведен мной.
— Как?
— По приказанию командира башни среднее орудие было заряжено. Я этого не знал и при проверке…
Неожиданно на другом конце провода раздался звук брошенной трубки, и разговор прервался.
А тут с палубы в башню донеслись топот ног, какие-то непонятные крики, револьверные выстрелы. Выскочил Савва и удивился: на мачте развевался красный флаг, на палубе шла форменная потасовка, лежали убитые и раненые. А затем с носа, от боевой рубки показалось несколько десятков мичманов и юнкеров в полном вооружении, следом за ними выскочил Олейников со своими молодцами, набранными из недоучившихся гимназистов, — все они с винтовками в руках с примкнутыми штыками. Матросов, вооруженных лишь ножами и молотками — только у одного Савва заметил револьвер и то, по-видимому, без патронов — постепенно окружили, оттеснили к правому борту около третьей башни, а потом пополз вниз и красный флаг; кто-то скомкал его, выбросил за борт.