…В лесу стоял густой туман. В пяти шагах нельзя было различить дерево. Партизаны шли плотной цепочкой, радуясь, что их никто не видит и не слышит, так как любой звук тонул в густой вате тумана. Группу вел Самсонов, который лучше знал это направление, Иван замыкал цепь. Он шагал и думал о сне, где его расстреляли. Он злился на себя, на свое не в меру буйное воображение, на нервы, разбудившие это воображение… Так нельзя, нельзя думать только о себе… В двадцати километрах отсюда, в фашистском застенке сейчас, может быть, пытают Архипова. А может быть, его в эту минуту выводят на двор, где выстроились автоматчики… Через мгновение Ивану пришла мысль, от которой его покоробило, точно он наступил на гадюку; он подумал: а не мог Архипов рассказать о партизанских тропах, где можно устроить засаду? Не мог ли он?.. А его арест — фикция!.. Но в этом случае их ждали бы у оврага с овцами!
Нефедов выругался. Шедший впереди боец даже оглянулся, вопросительно посмотрев на Ивана… Так можно далеко уйти, если подозревать каждого, тяжело подумал он, так и Морина можно заподозрить в том, что он специально сгущает краски, пользуясь военным временем… Иван с досады плюнул, вспомнив, что в детстве к нему вдруг приходила мысль, будто спящая бабушка умерла, а он остался круглым сиротой. Он и тогда ругал себя и трижды плевал, чтобы это не сбылось… Старушка учила его повторять: «Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас…» Но Иван никогда не приговаривал, ему было неловко просить у бога помощи.
Уже совсем рассвело, когда группа подошла к намеченному пункту. Перед партизанами, метрах в пятнадцати, была ухабистая, разбитая дорога. Вот здесь и предстояло встретиться с врагом. Приподнятая, поросшая лесом, ближняя к партизанам сторона дороги давала хорошую возможность для наблюдения и ведения огня. Именно этот участок давно приметил Гуров и указал Ивану. Справа дорога уходила чуть вниз в поле, так что открывался хороший обзор местности в сторону Снеженска, слева шла прямо, невысоким редким лесом, где стоял старый заброшенный хутор.
Самсонов и Нефедов дотошно объяснили каждому партизану его задачу, выставили наблюдателей справа и слева, проверили, как замаскировался каждый, договорились, что группа откроет огонь только после того, как Нефедов бросит гранату. Партизаны молча слушали и лишь кивали, они устали от двадцатикилометрового перехода, от недосыпа, от сознания того, что в это солнечное утро вот здесь, перед их глазами, должна пролиться кровь, и, может быть, кто-то из них будет убит или ранен… И кто-то из них не будет больше собирать грибы в этом светлом от берез лесу, не напьется парного молока на близкой отсюда ферме, больше не увидит этой зеленой травы и этих листьев…
Нефедов был спокоен, но и его смущало это тихое ясное утро. Ему подумалось, что хоть и воюют они уже год, а опыта у всех маловато, несмотря на то, что группа Самсонова самая боевая и самая проверенная в отряде. Он вспомнил свою группу, расстрелянную на его глазах, и понял: не сможет больше жить, если и эти ребята погибнут.
Прошло около часа, а на этой разбитой булыжной дороге никто не показывался. Все начали понемногу уставать от напряжения, от ожидания боя. Иван пожалел о том, что не дал бойцам отдохнуть после перехода. Но ведь не хотелось терять время и упускать возможную добычу.
Еще с полчаса дорога была пустынна. Но вот со стороны Снеженска показался грузовик. Это был крытый фургон немецкого происхождения. Судя по тому, как он бойко подпрыгивал на ухабах, все поняли, что грузовик пустой. Иван посоветовался с Самсоновым, и фургон решили пропустить. Он пронесся мимо, развесив над дорогой сизый вонючий дым. В его кабине было трое солдат. По тому, как сосредоточенно они всматривались в дорогу, было ясно, что не очень-то они доверяют этому лесу и этому солнцу. Иван мысленно примерился, как бы ловчее он бросил гранату под передок грузовика, и успокоился, поняв, что сумеет добросить тяжелую противотанковую гранату.
Прошло еще немного времени, прежде чем опять-таки со стороны Снеженска показались клубы пыли и дыма. Наблюдатель легонько свистнул, подавая сигналы, но и без того все увидели, что по дороге движется колонна. Минуты через две уже можно было различить бронемашину, спереди и сзади которой двигались мотоциклы… У Ивана потемнело в глазах от ошеломляющей догадки. Он напряг глаза и окончательно убедился в том, что это был кортеж того самого эсэсовца, по приказу которого расстреляли партизан, а его самого отпустили… Иван с трудом убедил себя, что так может быть… Пять мотоциклов с колясками — два впереди и три сзади бронемашины. На двух колясках — легкие пулеметы… Он понял: судьба дарит ему случай, а с ним спасение! Не боясь, что его услышат враги, он громко скомандовал:
— Приготовиться! Группа слева от меня берет первые мотоциклы, группа справа — задние! — голос его звенел. — Тех, кто в бронемашине, взять живыми!
Нефедова на мгновение охватило какое-то ликование, и он четко осознал, отчего это… «Лишь бы его не убили, лишь бы с этим гадом ничего не случилось», — шептал Иван сухими губами, невольно поглаживая холодное тело гранаты.
Уже давно лес наполнился треском и ревом моторов, уже можно различить раскачивающийся прут антенны на бронемашине, серые от пыли лица солдат-мотоциклистов, старательно объезжающих канавы на дороге, их каски с маленькими рожками… А вот и белый крест на борту машины — тот самый крест, та самая машина… Иван поднялся во весь рост, размахнулся и бросил гранату, целясь под передок броневика. Он скорее почувствовал, чем увидел, что граната ложится точно. Из грохота взрыва, поднявшего «на дыбы» броневик, как бы вылились автоматные очереди. Иван увидел, как рванулся первый мотоцикл вперед, как от взрыва перевернулся второй мотоцикл, как загорелся капот бронемашины. Дым окутал ее, распахнулась и лязгнула о борт задняя дверца, и из нее, закрывая платком рот и нос, выскочил эсэсовец. Он тут же упал на дорогу рядом с машиной и не шевелился, пока стрельба не кончилась. А первый мотоцикл стремительно уходил, бешено прыгая по дороге.
Нефедов и Самсонов одновременно оказались возле распластавшегося в пыли Кноха, черный мундир которого успел превратиться в серый, совсем такой же, как у его раскинувшихся вокруг убитых солдат.
— Снять рацию! Взять оружие! Быстро! — командовал Самсонов.
Нефедов рывком поднял эсэсовца, вынул из кобуры вальтер и указал на лес. Потребовалось еще две-три минуты, чтобы партизаны оказались в чаще, оставив на дороге четыре искореженных мотоцикла, горящую бронемашину и трупы гитлеровцев и прихватив с собой рацию и оружие. Самсонов начал было выговаривать наблюдателю за то, что он упустил мотоцикл, но Иван отмахнулся.
— Потом, Самсонов, потом… — Руки у него предательски дрожали, выдавая большое волнение. И действительно, Нефедов до сих пор не мог понять, как пришла к нему эта удача? Пережитое вновь и вновь заставляло думать, что все происходящее сон, глубокий и беспокойный, длящийся вот уже много дней.
— Ну что, фюрер, влип? — злорадно спросил Иван у эсэсовца. — Вот тебе и ягодки!
Кнох исподлобья посмотрел на Ивана и сдвинул свои тонкие губы в кривой улыбке. Он ничего не сказал, но по его лицу можно было прочитать: мы еще посмотрим! Иван всем существом вдруг почувствовал, как ему хочется ударить этого фашиста, ударить тяжело, смертельно, и он точно знал, что этот удар снимет с него то страшное напряжение, которое адским грузом лежит на сердце. Но он не ударил, потому что само это физическое движение не было свойственно ему. Еще потому, что в его сознании сложился общий облик врага, называемый фашизмом, а не единичный враг в лице этого эсэсовца.
Самсонов заторопил, подбадривая разгоряченных боем партизан. Поправляя в движении ношу, они споро двинулись в глубь леса. В центре группы шагал Кнох, неуверенно ступая тонкими, комариными ногами по лесной траве. Через час группа была уже далеко от места боя.