— Так вот, может, работяг-то и подряжать, — высказал я первую пришедшую на ум догадку.
— Может быть, и так, — не подтвердил Сергей, но и не опроверг. А я подумал о Привалове: знал ли он уже об этих отлучках Павлины Осмачко, не предположил ли, что ездила она видаться с отцом девчонок, что-то получать у него или брать из спрятанного?
— Предположим, награбленное добро, — сказал я Сергею. — Он припрятал, прежде чем скрыться самому. Место могла знать только жена. Умирая, она открыла тайну сестре. Та...
— Да, — согласился Сергей. — Все так могло быть. Но не спешите. Одной ей было бы трудно. По жизни — такие дела в одиночку не делают. Кто-то ей наверняка помог, и они разделили то добро. Кто этот второй? Не помешало бы узнать. Но пока на эту задачу ответа не найду.
— Может, Петрушин? — спросил я.
— А почему не Жуйчиха?
— Галина Курань? Верно. Но Сличко ведь мог сразу доверить тайну ей, не жене. Когда его у нее нашли, она бы постаралась опередить всех, но, выходит, не опередила.
— Раз так вышло — значит, он доверил не ей, а все-таки жене. Но тетка Павлина могла думать иначе. Жена Сличко умерла, и если он вернется — могла же она предполагать, что он все же когда-нибудь вернется? — если вернется, то женится на Галине, у которой к тому времени был уже сын от Сличко. К слову, более глупого парня я еще не встречал в жизни. Так вот, рассуждает тетка Павлина, если она одна возьмет себе все, то, когда вернется Сличко, как ей держать ответ? Хитрость — грошовая, но такие уж это люди. Если уж решила она делиться, то, верней всего, с Жуйчихой. Я вообще думаю, тетка Павлина знала, что Сличко где-то живой, может, и связь с ним имела. Если бы не знала, то прямая выгода ей — сразу выдать его, как он приехал, а она-то молчала.
— Выдать отца девчонок непросто. Тут надо знать, что у них там творилось — в клубке. А если предположим, что второй был Петрушин? — спросил я, находясь под впечатлением от нашего с Приваловым визита в тот дом, окруженный раскисшей глиной.
— Тут я ничего не могу сказать. Я и не думал про него, почему-то в голову не приходило. Но он и вправду мог знать, что где-то есть тайник с добром, как здесь говорят, ховашка... и шантажировать тетку Павлину. Кажется, он вернулся в город много позже смерти жены Сличко. Интересно, что думает прокурор? Не зря ж он с вами помчался к Петрушину, как только я ему сообщил, где Надежда теперь живет. Столько лет прошло, что, наверно, только прокурор и сможет все проверить, сопоставить. Я уж не помню того времени — мне тогда и десяти лет не было.
— Скажи-ка, Бизяев сегодня на работу выйдет?
— А как же иначе? Я больше не отпускал, значит, не может не выйти. Вот уляжется эта история — мы его на курорт отправим, я уже заказал путевку. Даже если он убил этого гада, никто его не осудит. Для того, я уверен, прокурор и распутывает все вглубь и вширь, чтобы никого не осудить.
— Но ведь еще и Люба... — неохотно, но по чувству долга напомнил я.
— То, что произошло у нее с Бизяевыми, неподсудно обычному суду, — твердо сказал Сергей. — Никто не может их судить. Никто не может и защищать. Тем более что из посторонних об этом знаем только мы с вами.
Вот так! Таким я еще Сергея не видел. Он готов меня сделать своим сообщником, готов скрыть что-то? Да, судьба младшего друга — можно так сказать, может быть друг младшим, значит, не равным? — для него самого как собственная судьба. Даже больше чем собственная. Чтоб себя самого спасти — если вдруг поставит так жизнь, — ничего бы скрывать он не стал.
10
Хотя следующий день был у меня по графику свободным, утром я все-таки заглянул в больницу. Тем более что прокурор пожаловался на свою руку. Впрочем, не потому ли пожаловался, что решил повидаться со мной именно в больнице? Так или иначе мы встретились в моем кабинете, я сменил мазь на его руке, а он сообщил мне кое-какие новости.
Было установлено, что в тот вечер Люба Сличко дома не появлялась. Видели, как она уходила из дому в шесть часов вечера. Подруга, с которой она провела весь вечер, утверждает, что перед сменой Люба домой не заезжала. И Любина одежда в шкафу в лаборатории та же, в какой она вышла из дому в шесть.
Выслушав прокурора, я решил ничего ему пока не рассказывать о том, как отнеслись к Любе в семье Бизяевых. Но как-то же надо было отреагировать на его сообщение?
— Самоубийство девочки — главная трагедия в этой истории, — вздохнул я.
— Согласен, — не возразил прокурор. — Как вы помните, Сличко появился неожиданно. Но благодаря наблюдательности Чергинца мы знаем день, когда он появился. В день рождения того парня из порта.
— Малыхи, — подсказал я.
— Да-да. Которого накануне пригласили, а потом заставили торчать на улице.
— И поэтому он ел селедку на улице, — вспомнил я.
— Вот именно. Это было третьего, в субботу. Трагическая же ночь — с понедельника на вторник, с двенадцатого на тринадцатое. То есть Сличко провел в городе больше недели. Знаем же мы об этой неделе ничтожно мало. Первое свое воскресенье, четвертого числа, он просидел дома. В воскресенье перед закрытием магазина туда заходила Люба Сличко. Это вспомнила уборщица, она еще тогда удивилась. Галина Курань отрицает, что говорила с девушкой. Естественно, будет отрицать, той ведь уже нет в живых. Однако в понедельник, пятого, с утра, пробыв в магазине минут двадцать, Галина ушла. По делам. В продторг. Она там была в понедельник — это установлено. Но была совсем недолго, значительно меньше, чем ей сейчас бы хотелось. Я думаю, что в тот понедельник и состоялась встреча Галины и Сличко. В доме Галины. Сама-то она живет сейчас у нового мужа, вдовца. А ее сын от Сличко, Павел Курань, живет... к сожалению, сейчас он в бегах, после кражи в магазине... жил в том же Крутом переулке, в старом доме Галины. Так вот наиболее вероятно, что в воскресенье вечером Галина передала Любе ключ от дома. Сличко ночью или под утро, когда еще было темно, пришел в дом и дождался Галину. Это было днем в понедельник, а в четверг был ограблен магазин. То есть логично предположить, что все эти дни Сличко по ночам обитал в старом доме Галины, возможно, вместе с Пашкой Куранем, а днем бывал у дочерей. А может быть, наоборот. Факт, что он бывал и там и там. Покойная Павлина Назаровна приходила к Петрушину. Он этого не отрицает. Якобы просила его, чтобы не уговаривал Надежду, не портил молодой женщине жизнь. Вот, собственно, и все.
— Значит, тупик?
— Не совсем. Я надеюсь на вас, доктор. Особенно на ваш сегодняшний выходной день. Поезжайте домой — и по возможности никуда не уходите.
— И снова ждать гостей?
— Именно так. Не волнуйтесь, это не опасно. Я буду вам позванивать. Наверняка кто-нибудь уже вас поджидает.
11
Привалов снова не ошибся.
Возле подъезда, сидя на скамейке и не обращая внимания на моросящий дождь, меня ждал Малыха. Думаю, справился у Чергинца, как добраться до моего дома. В ту минуту, когда он увидел меня и вскочил, он был особенно красив. Взметнулось гибкое, сильное тело, напряженное, как струна. Шкиперская куртка ладно сидела на нем.
— Ты меня ждешь?
— Жду. Больше нет сил.
— Идем ко мне. Теплее, и не капает сверху.
Мы поднялись на третий этаж, я открыл дверь, пропустил вперед гостя и вдруг увидел в щели почтового ящика белое пятно. Для почты час был слишком ранним. Я открыл ящик, извлек сложенный вчетверо тетрадный листок. Вопросительно взглянул на Малыху, но тот не понял меня. Я спросил:
— Ты оставил?
— Нет, я просто ждал.
В записке, нацарапанной резковатым почерком, было три слова: «Приду час дня», — и никакой подписи. Я спрятал листок в карман.
— Проходи. Снимай куртку. Располагайся как тебе будет удобнее. И начинай.
— А с чего начинать?
— У тебя больше нет сил, — напомнил я.
— А, да. Больше нет сил видеть, как она мучается. Я ведь не железный.