«Однако то была одна лишь догадка, — писал он, — ни один человек в то время не знал ни секретных бумаг, ни изустных тайных приказов, ни сокровенных пружин, пущенных в дело укрепления власти.
Но ныне, перед судом истории, все налицо. И старые дворцовые ребусы могут быть правдоподобно разгаданы».
Сам Шишков такого детального расследования, к сожалению, провести не успел.
Попробуем наконец разгадать этот зловещий «старый дворцовый ребус». А для этого нужно проследить и подвергнуть тщательному анализу всю цепочку событий с начала — не только занесенных в официальные документы, но и тайных, секретных, которые тщательно старались скрыть.
О многом, разумеется, нам придется догадываться. Никто ведь не записывал секретнейших разговоров, которые вела наедине Екатерина II со своими ближайшими помощниками и советниками в щекотливых делах в те годы — с Никитой Ивановичем Паниным и Григорием Николаевичем Тепловым.
В то далекое лето 1762 года Екатерина была счастлива и радостна. Она только что заняла престол, свергнув мужа, Петра III. Переворот был тщательно подготовлен и блистательно удался — «самая веселая и деликатная из всех нам известных, не стоившая ни одной капли крови, настоящая дамская революция», как насмешливо заметил В. О. Ключевский.
Пожалуй, это не совсем точно. Кровь все же пролилась, хотя и не сразу. Через неделю из Ропши, куда отправили свергнутого Петра, нарочный привез Екатерине записку. Развернув измятый листочек бумаги, она даже не сразу узнала почерк Алексея Орлова. Он был силач — одним ударом перерубал шею быку, играючи приподнимал карету, в которой сидела императрица. Но тут рука у него оказалась неуверенной, нетвердой, похоже, от сильного подпития.
«Свершилась беда: он заспорил за столом с князь Федором; не успели мы разнять, а его уже не стало. Сами не помним, что делали; но все до единаго виноваты, достойны казни», — запинаясь, прочитала Екатерина.
Объявили, что Петр Федорович скончался от геморроидальных колик — была такая модная болезнь, смертельно опасная для свергнутых императоров. Позднее насмешник Вольтер лукаво восхитится везучестью Екатерины: не знала, что делать со свергнутым мужем, и вдруг такой счастливый случай, судьба сама развязывает ей руки.
В то лето ей везло, все удавалось — и успех кружил голову. Только одно, пожалуй, омрачало счастье — то, о чем она доверительно и секретно беседовала с Никитой Ивановичем Паниным.
Это наверняка тревожило ее еще и раньше — еще до переворота, а теперь требовало неотложного разрешения. Она привыкла никому не доверять и во все тонкости таких сложных дел непременно входить самолично. И конечно, тщательно просмотрела все секретнейшие документы касательно трудной «комиссии».
Пожалуй, все началось еще с того дня, когда Петр I взял да и отменил два прежних порядка наследования престола — или царскими детьми по завещанию, или тем, кого выберет собор. Отныне, приказал он, самодержец всероссийский станет назначать себе преемника по собственному усмотрению — кого захочет.
И по иронии судьбы Петр сам первый стал жертвой необдуманного решения. Умирая, он успел написать хладеющей рукой только два слова: «Отдайте все...», а кому — неизвестно.
И началась чехарда! Провозгласили императрицей его вдову Екатерину. После ее смерти престол ненадолго перешел к внуку Петра — Петру II, потом к племяннице великого преобразователя — Анне Иоанновне, герцогине Курляндской.
Самым, пожалуй, нелепым и взбалмошным в чехарде вокруг престола было удивительное решение Анны Иоанновны. Вскоре после своего воцарения она неожиданно провозгласила своим наследником ребенка, которого должна была родить ее племянница Анна Леопольдовна, а той в то время было всего... тринадцать лет!
И у всех подданных стали брать подписку с присягой на верность этому неведомому наследнику — или наследнице? — которые вообще могли не родиться! Такое самодурство во многих местах вызвало настоящие восстания. Их беспощадно подавляли.
Когда в 1740 году взбалмошная императрица умерла, ее фаворит Бирон, чтобы сохранить свою власть, напомнил об этом вздорном завещании и провозгласил императором всероссийским Ивана VI — двухмесячного сына Анны Леопольдовны и принца Антона-Ульриха Брауншвейгского. На всякий случай младенцу присягнули еще раз.
Но Бирон просчитался. Через полгода с помощью другого немца — Миниха — Анна Леопольдовна его свергла и отправила в ссылку, рассудив, что будет приятнее править от имени сына самой.
Поначалу судьба улыбалась царственному младенцу. Палили из пушек над его роскошной колыбелью. Вельможи наперебой лобызали его ножку.
Но так продолжалось совсем недолго. Осенью 1741 года с помощью гвардии совершает очередной переворот дочь Петра I — Елизавета.
Только что, не задумавшись, она отреклась от своей недавно поставленной подписи на присяжном листе в верности царю-младенцу — и тут же первым делом потребовала, чтобы теперь свергнутая Анна Леопольдовна ей «в верности присягу учинила и в том за себя и за сына своего Иоанна подписалась...».
Младенца с родителями арестовали. В суете переворота уронили на пол его крохотную сестренку, да так, что она осталась на всю жизнь глухонемой. Ничего не поделаешь: издержки переворотов...
Елизавета поспешила вытравить навсегда память о злополучном Иване VI. Приказала уничтожить монеты и медали с его изображением, прислать в Сенат для сожжения все бумаги, в которых упоминалось его имя. Но уже через семь месяцев после ее воцарения открылся новый заговор. Камер-лакей Турчанинов, прапорщик Ивашкин да сержант Измайлов замыслили ее умертвить и вернуть на престол свергнутого Ивана. Заговорщиков сослали в Сибирь, вырезав языки и вырвав ноздри.
Через год объявилось «лопухинское дело». В нем оказался уже замешан иноземный агент — австрийский посланник маркиз Ботта.
Саксонский резидент доносил секретно: «Я не в состоянии описать страшную боязнь и тайное смятение, овладевшее двором вследствие этого приключения. Куракин в течение нескольких ночей не решался ночевать у себя в доме, сама императрица устроила свой образ жизни таким образом, чтобы проводить всю ночь в обществе многих лиц; зато она почивает днем, а через это происходит много беспорядка в делах»...
Сначала свергнутого младенца с родителями хотели отправить восвояси к их родичам за границу. Но тут вступил в игру Фридрих II. Он посоветовал русскому посланнику Чернышову услать на всякий случай все брауншвейгское семейство в место столь удаленное, чтобы о них вообще все забыли.
В июле 1744 года все семейство отправили в Архангельск, чтобы поселить в Соловках. Принца Иоанна приказали везти отдельно майору Миллеру с такой инструкцией: «Когда Корф вам отдаст младенца четырехлетнего, то оного посадить в коляску и самому с ним сесть, и одного служителя своего или солдата иметь в коляске для бережения и содержания оного; именем его называть «Григорий». Ехать в Соловецкий монастырь, а что вы имеете с собою какого младенца, того никому не объявлять; иметь всегда коляску закрытую».
До Соловков пленники не доехали. Помешал шторм. Их пока в строжайшей тайности поселили в Холмогорах в бывшем архиерейском доме, да потом решили тут и оставить. Дом обнесли высоким забором. Ивана держали во флигеле, отдельно от родителей, маленького брата и сестер — в таком секрете, что они, похоже, даже не знали, что живут рядом.
Вскоре мать мальчика умерла, но он даже не узнал об этом. В полной изоляции он прожил в Холмогорах пятнадцать лет. Вопреки строжайшим запретам кто-то научил его грамоте и рассказал ему, кто он такой и как был свергнут с престола.
Летом 1756 года судьба его снова переменилась — к еще худшему.
При очередной облаве на один раскольничий скит задержали подозрительного человека. Он оказался тобольским посадским Иваном Зубаревым. За разные провинности он уже побывал в застенках Сыскного приказа, но сумел убежать. Его давно разыскивали. Теперь на допросах, под пытками Зубарев рассказал, будто после бегства скрывался у раскольников, а потом поехал с купеческими товарами извозчиком в Кенигсберг. Там местные офицеры, как было заведено, пытались его завербовать в прусские солдаты. Зубарев согласился. Но затем его решили использовать в качестве секретного агента. Отвезли в Потсдам, где бывший адъютант сосланного Елизаветой Миниха предложил ему тайно явиться в Россию к раскольникам и возмущать их в пользу Ивана Антоновича. Ему было сказано, будто скоро в Архангельск будет прислано прусское торговое судно, чтобы выкрасть Ивана. Зубарева представили даже самому Фридриху, который лично вручил ему две медали — пароль к Ивану.