Дядя из чулана принес овчину, положил ее рядом с постелью Буробина, лежащей в углу на полу. Буробин вообще-то жил в общежитии, и эта постель была вынужденной, временной.
Кряхтя и сопя, Слепов опустился на овчину.
— Мда-а, — тяжело вздохнул, он, — нечего сказать, хорошо живешь, ну совсем как настоящий снабженец. — Он вдруг замолчал, насторожился.
За обоями послышалось шуршание, писк, возня...
— Мыши? — Слепов брезгливо сморщился.
— Они, — равнодушно ответил Буробин.
Слепова всего передернуло.
— Это при такой-то должности и так жить, настоящий чудак. — Он перекрестился. — Когда будем грузить, напомни мне, пяток шерстяных одеял положу. А вернемся обратно, скажу Душечкину — другую квартиру подыщем. Все-таки свои люди.
Буробин промолчал. Он лежал и думал о том времени, когда Советская Россия наконец очистится от всякой нечисти вроде Слепова, Душечкина, Новгородова... и начнет жить в счастливом и радостном труде. Тогда и у него, и у дяди, и у всех будет красивая теплая одежда, хлеб будет, сахар вволю... Настоящая жизнь будет!
Слепов вдруг судорожно дернулся во сне и засопел, как перегруженный состав.
Буробин так и не сомкнул в эту ночь глаз. Она ему показалась вечным кошмаром. Спать рядом со Слеповым было противно.
Поднялись в четыре часа вместе с дядей. Надо было торопиться на вокзал. Дядя на завтрак предложил болтушку из отрубей. Слепова при виде коричневой жижи всего так и перекоробило.
— Спасибо, — сказал он, — я не привык так рано есть. — И, уже выходя на улицу, бросил: — Захватишь мешок муки и мешок картошки... На первое время хватит, а там еще что-нибудь придумаем — нельзя, чтобы дети голодали.
Буробин не ответил. Ему надо было умудриться позвонить на Лубянку и сообщить о своем отъезде.
Попробовал отойти в уборную — Слепов последовал за ним.
«Накрепко прилип...» У Буробина все внутри кипело.
И когда, уже подходя к поезду, он увидел в толпе Еремина, ему даже дурно стало от радости.
«Порядок — если провожают, значит, Мартынов в курсе дела...»
Недалеко от Еремина увидел другого чекиста — Фомина, который уже влезал в вагон.
Поезд вскоре тронулся, чекисты не вышли. На душе стало совсем хорошо: «Втроем веселей!..»
— Вот жизнь пошла, — сокрушенно вздохнул Слепов — из столицы еду и даже завалявшегося леденца, безделушки несчастной не везу... Не могу выносить Гришуткиных слез.
Буробин не ответил — ему было вовсе не до сына коммерсанта.
Когда подъезжали к Можайску, в вагон вошли четверо красноармейцев и еще мужчина, одетый в кожаные фуражку, куртку, брюки, сапоги. Буробин узнал в нем чекиста из транспортной ЧК. Стали проверять документы. Весь вагон пришел в движение. Какой-то обросший дремучий мужик попытался пролезть под лавкой мимо красноармейцев, оставив на полке мешок, набитый тряпьем. Его задержали, мешок заставили взять. Наконец проверяющие подошли к Слепову. Коммерсант протянул удостоверение. Это было то самое удостоверение, которое Буробин выписал Душечкину.
Чекист внимательно посмотрел документ Слепова, потом Буробина, прошел дальше.
— Отличная это штука, — шепнул Слепов, заботливо убирая удостоверение. — Душечкин просил, чтобы ты достал десяток таких бланков с печатями.
— Зачем? — спросил Буробин.
— Пригодятся.
— А почему Душечкин сам меня не попросил об этом?
— Тебе же ясно сказали: выполнять все мои приказания...
В Смоленск приехали поздно вечером — около Вязьмы кто-то взорвал путь, пришлось ожидать, пока ремонтники его восстановят.
На вокзале расстались, договорившись встретиться утром в управлении железной дороги. Буробину даже не верилось, что наконец-то он остался без надзора и может спокойно обо всем подумать.
К нему подошли Еремин и Фомин.
— Что делать будем?
— Надо бы проверить коммерсанта, — попросил Буробин, — за ним сейчас глаз да глаз нужен.
— Тогда жди нас в ЧК. — И они растворились в темноте...
Председателя Смоленской ЧК Семена Ивановича Кириллова Буробин застал на работе. С ним Буробин был знаком и раньше. Это был старый путеец, коренной смолянин. Председатель только что возвратился с операции — брали главаря одной из банд. Семен Иванович сидел за своим столом и, запустив пятерню в кудри седых волос, задумчиво почесывал голову. В кабинете густо пахло махоркой.
Появление Буробина встретил грустной усмешкой.
— А, это ты, Буробин-младший. Почему так поздно? — он пододвинул чекисту пачку махорки. — Третьи сутки внучат не видел, едрена корень... Кругом бандиты. Тут и белые, и зеленые, и савинковцы, и анархисты, и просто уголовники. А людей у меня... раз, два и обчелся. Вчера на Погорелках уполномоченного убили, а позавчера на хуторе, что за березовой рощей, активиста с семьей повесили...
Он вдруг откинулся на спинку стула и устало глянул на Буробина.
— А все-таки зачем пожаловал?
— Хотел попросить у вас разрешения переночевать нашим товарищам.
— Кого-нибудь брать приехали?
— Да нет, есть подозрение, надо проверить... — Буробин не стал распространяться, а Семен Иванович — допытываться.
— Пускай ночуют, в дежурке топчаны, одеяла есть.
Через час пришли Еремин с Фоминым. Они рассказали, что Слепова проводили до дома. В окно видели, как коммерсант поужинал и лег спать.
Втроем обсудили, что будут делать завтра. Вагоны решили Слепову добыть. Погрузку сырья взять под контроль. Остальное все будет зависеть от важности груза.
Глубокой ночью Буробин покинул здание Смоленской ЧК. Еремин и Фомин вызвались его проводить — кстати, они хотели знать, где живет Буробин, чтобы, если понадобится, его быстро можно было найти.
Пошли, соблюдая осторожность. Буробин по одной стороне улицы, Еремин и Фомин в отдалении — по другой и вдоль придорожного кустарника.
Смоленск спал. На высоком звездном небе, словно врезанная, висела луна. Был легкий морозец. Дышалось свободно и легко.
Буробин думал о Слепове: «Если окажется, что он будет грузить оружие, арестуем, и дело с концом... Санкция имеется».
По давней привычке Буробин просунул руку между штакетин забора, открыл калитку. Во дворе было тихо, темно.
«Вот мать удивится — третий раз приезжаю почти подряд. Скажу, эти встречи судьба дарит нам за мои три года фронтовой жизни».
Перед крыльцом Буробин остановился. «Пожалуй, не буду будить мать, проберусь-ка на сеновал...» И только он это подумал, как от забора отделилась чья-то фигура. «Слепов? Уж не наваждение ли?..»
Слепов действительно был похож на призрак.
— Ну-с, молодой человек, докладывай, где был? — сказал коммерсант. В его голосе слышалась издевка.
«Неужели перехитрил?..»
От лунного света, освещавшего лицо Слепова сбоку, ухо было какое-то мертвенно-сизое и глаза блестели, как осколки стекол.
Буробин, то ли от неожиданного появления коммерсанта, то ли от его язвительного вопроса, вздрогнул.
— Следите? И это в таком-то возрасте?
Из-за дома появился еще человек. Это оказался продавец местной хлебной лавки.
«Неужели они заметили, как я выходил из ЧК? Не расправой ли это все пахнет?»
— Где сейчас был? — властно спросил Слепов, опуская руку в карман пальто.
«Как удивительно глупо получилось, неужели на этом и оборвется дело коммерсантов?.. Нет, не бывать этому, я сам доведу его до конца, обязательно доведу», — подумал Буробин и резко ответил:
— А какое твое дело, где я был, я тебе не подотчетный! — Буробина вдруг охватила такая злость, что он готов был сию минуту броситься на Слепова и зубами ему, гаду, перегрызть горло. Перегрызть за Советскую власть, которую подонок презирает, за то, что сытно живет, когда народ от голода пухнет, за то, что мешает нормально строиться его молодой республике... Но какая-то сила удержала его. Не время пока еще предъявлять коммерсанту счет.
— Я тебя еще раз спрашиваю, где сейчас был? — в голосе Слепова слышалась угроза.
За тучи спряталась луна. Все разом потонуло в кромешной темноте. Буробин был рад этому хотя бы потому, что не видел ненавистных глаз.