— Убила меня, проклятая! Спасайте меня, люди! Спасайте!
Не глядя на Мохиру, гордо вскинув голову, Фирюза прошла в дом и минуту спустя вышла, прижимая к груди ребенка.
— Стой! — старуха резво вскочила. — Не пущу! Остановите ее, — обратилась она к толпе. — Задержите! Она внука моего утопить хочет. Она и его изведет, погубительница!
Не оглянувшись, Фирюза побежала.
Старуха вопила, грозила. Потом стала умолять парней, чтобы Фирюзу задержали. Но никто не тронулся с места.
— Пропадет она, бедная, — вздохнула пожилая женщина, — одна, с ребеночком.
— Не пропадет, — возразил широкоплечий крестьянин. — Куда б ни пошла, все будет лучше, чем у этой ведьмы. Ну, чего стоите! — вдруг закричал он. — Забот своих, что ли, нет?
И все сразу разошлись, оставив Мохиру, лохматую, охрипшую, все еще сыплющую проклятиями.
Убедившись, что никто за ней не гонится, Фирюза немного успокоилась. Она миновала окраину поселка, поднялась по извилистой тропинке на зеленый холм, с которого был хорошо виден весь Абат.
«Ты красив, родной мой аул! Ты дорог моему наболевшему сердцу! Разве покинула бы я тебя по доброй воле? Каждый кустик, цветок, тропинка — все здесь мое, все мило сердцу. Но нет больше сил, замучила старуха».
Вытерев глаза, Фирюза пошла дальше, поднимая босыми ногами мягкую дорожную пыль.
Навстречу ей ехал всадник. Фирюза закрыла лицо краем платка и хотела пройти мимо. Но всадник — это был секретарь аульного Совета Сайимбетов — легко соскочил с лошади и остановил молодую женщину вопросом:
— Куда это вы в такую рань?
Он будто не замечал, что Фирюза даже не успела косы заплести и теперь прятала свои густые волосы под платок. Темные пряди выбились наружу, отчего щеки Фирюзы казались еще бледней.
Она молчала, не зная, что и как ответить. И длилось бы это молчание, наверное, очень долго, если бы Сайимбетов не сказал решительно:
— Садитесь, соседка, в седло. Умаялись, наверное, с ребенком-то на руках?
— Куда же вы меня повезете? — испуганно спросила Фирюза. — В аул я не вернусь. Ни за что на свете. Мохира еще пуще опозорит, убьет.
— Да успокойтесь вы, соседка! — сказал Сайимбетов. — Вы думаете, что на свекровь вашу управы не найдется? Никто еще не отменил Советскую власть. И в нашем ауле эта власть в силе.
— А где я жить буду? — спросила она тихо.
— Пока у моей тети, — ответил Сайимбетов. — Не беспокойтесь, сплетницам я рты закрыть сумею. Да и моя жена тоже не из робких. А тетю мою вы, конечно, знаете: она учительница.
Сайимбетов бережно подсадил Фирюзу в седло и подал ей младенца. Фирюза еще раз всхлипнула, но половина горя уже улетела прочь.
Сайимбетов вел коня в поводу, и так прошли они мимо усадьбы Ержан-максума. Фирюза дрожала, как верба под ветром. Калитка дома была заперта. Старуха, очевидно, умаялась и легла.
Сайимбетов остановился у небольшого, выбеленного дома.
— Тетушка! — позвал он с улицы. — Принимайте гостей.
— Входите! — послышался приветливый голос.
В скромно прибранной комнате сидела седоволосая женщина. Перед ней лежала стопка ученических тетрадок, стояла чернильница.
— Здравствуй, джаным! Здравствуйте, милая! — произнесла старая учительница Лутфи-ханум, поднимаясь навстречу. — Проходите, дорогие гости, присаживайтесь, — приглашала она, словно не было странным, что Фирюза явилась к ней в такой ранний час с младенцем на руках — босая, простоволосая.
Мальчик заворочался, громко заплакал.
— Перепеленать его надо, — смущенно сказала Фирюза.
— И покормить, наверное, — продолжила тетушка Лутфи и взглянула на Сайимбетова.
Он понял ее и поспешно вышел вместе с ней. Пока Фирюза возилась с младенцем, он успел все рассказать Лутфи-ханум, обо всем с ней договориться.
Вечером, когда Сайимбетов зашел проведать Фирюзу, он нашел ее в небольшой комнатке, где уже стояла люлька для Мексета, была постелена кошма, а на ней одеяла и подушки; на столике стоял чайник, блюдечко с сахаром, миска с молоком, лепешки. Фирюза встретила Сайимбетова глазами, полными благодарности.
— Какие хорошие люди есть у нас в ауле! — сказала она.
— Не только у нас — всюду! — убежденно возразил Сайимбетов.
— А если меня здесь найдут? — голос Фирюзы дрогнул.
— Кто найдет?
— Мало ли у меня теперь врагов, а у старухи Мохиры — друзей. Она кого угодно подговорит против меня. Кто меня защитит здесь?
— Возьмите-ка ребенка, и выйдем со мной на минутку, — сказал Сайимбетов.
На улице было еще светло. На западе висела розовая полоса заката, и свет его падал на притихшие улицы.
— Андрей! — позвал Сайимбетов.
— Здесь я.
Из калитки вышел рыжеволосый человек лет тридцати с открытым, спокойным лицом.
— Познакомьтесь, — сказал Сайимбетов. — Наш агроном Андрей Синцов. А это, Андрей, твоя соседка, Фирюза. Она о себе сама все расскажет. Беседуйте!
— Мальчик у вас? — спросил Андрей.
Фирюза кивнула.
— Ходит?
Он говорил на ломаном каракалпакском языке, но Фирюза понимала его, хотя ей становилось смешно от того, как он произносит совсем простые слова. И вопрос его был нарочито наивен.
— Ему и двух месяцев нет, — ответила она.
Андрей был, видимо, с веселой хитринкой.
— А говорить ваш парень умеет? — снова спросил он.
Фирюза улыбнулась.
— Вот теперь хорошо, — сказал Андрей и поиграл пальцами перед личиком младенца. — Ну, отвечай, как тебя зовут?
— Мексет, — уже весело ответила Фирюза.
Черными бусинками-глазами мальчик, не отрываясь, смотрел на Андрея.
— Выше нос, Мексет!
Андрей дотронулся пальцем до крошечного носика ребенка. Фирюза сразу почувствовала себя с этим русским парнем легко и просто.
— Я здесь обосновался рядом. — Андрей кивком указал на дом, в котором снимал квартиру. — Если что нужно будет, позовите.
— Спасибо, — ответила Фирюза. — У меня все в порядке. Соседи, дай бог им здоровья, принесли люльку, молоко. Постель Лутфи-ханум дала. Вот только лампы у меня нет. Вдруг ночью свет понадобится.
Андрей ушел к себе и вернулся с керосиновой лампой в руках.
— Пятилинейная, только стекло чуть отбито, — сказал он.
— Ой, что вы! — воскликнула Фирюза. — Мне лишь бы чуточку света!
Взяв лампу, она еще раз поблагодарила Андрея.
Минула неделя, Фирюза почти успокоилась. Лутфи-ханум относилась к ней как к родной дочери. И Фирюза, стремясь отплатить добром, вела все нехитрое хозяйство старушки. С Андреем она почти не виделась: он уезжал на рассвете на поля, а возвращался поздним вечером. Как-то, сидя верхом на лошади, увидел через ограду Фирюзу и весело спросил:
— Как живем, сестренка? Наверное, Мексета в школу уже собираешь?
Фирюзе опять стало весело от его голоса...
Ночью кто-то, просунув в щель лезвие ножа, отбросил крючок и открыл дверь. Фирюза вскочила, схватила Мексета, прижала его к груди и замерла — ни жива, ни мертва. В темноте слышалось чье-то тяжелое дыхание.
— Кто? — едва слышно произнесла Фирюза.
Страх ее вдруг прорвался надрывным криком:
— Андрей-ага! Андрей-ага, помогите!
— Умолкни! — злобно велел вошедший. — Я Айтмурат. Докатилась до того, развратная, что родственников уже не узнаешь! Брат тебе не нужен! Тебе рыжего агронома подавай!
— Брат? Это ты? — у Фирюзы отлегло от сердца. — Зачем пугаешь среди ночи?
Айтмурат ответил с гневом:
— Я пришел, чтобы зарезать тебя! Довольно позорить наш род! Сперва к Базарбаю сбежала, потом к следователю по ночам шлялась. Теперь начала путаться с каждым встречным! И покровителя нашла: Сайимбетова, сына плешивого Сабира. А знаешь ли ты, что Пиржан-максум весь род Сабиров проклял? Они нашу веру осквернили. Нас теперь мулла-ишан тоже проклянет. И все из-за тебя, презренная.
— Брат! Милый брат! Я ни в чем не виновата. Ребенком своим клянусь!
— Не ври. Почтенная Мохира-ханум, спасибо ей, глаза мне на все открыла.
— Старуха лжет! Она меня со свету сжить хочет.
Но Айтмурат уже ничего не слышал, ничего не хотел понимать. Мелькнул топор. Страшно, словно почувствовав, что матери грозит опасность, закричал Мексет.