— Проснулся, сын мой, — сказал отец с непривычной ласковостью в голосе. — Поздоровайся с дедушкой чабаном.
Старик повел нас к своей юрте и предложил почетное место как самым дорогим гостям. Давно я не пил такого вкусного айрана, как тот, которым угостил нас старый чабан! Я и Ширин с удовольствием поели и выбежали на луг. Мы носились с ней среди сочной зеленой травы, позабыв обо всех злоключениях. Ширин гонялась за бабочками, рвала весенние цветы. Когда мы вернулись, отец молился. Конец своей молитвы он посвятил нашей матери. Такое случалось нечасто. Я вспомнил мать, ее ласки, доброту. Ширин глянула на меня и испуганно спросила:
— Брат, тебе в глаза что-то попало? Я знаю, — вдруг догадалась она, — это ты маму вспомнил. Расскажи, какая она была?
Я молчал, и Ширин ответила самой себе:
— Мама была самая хорошая.
Неделю спустя, следуя от стойбища к стойбищу, добрались мы до большой дороги, а потом и до столицы шахиншаха. Издали город виделся очень красивым, но улицы, на которые мы ступили, были кривы и грязны. Дома слиплись боками и, казалось, поддерживают друг друга, чтобы не свалиться. В воздухе царило зловоние. У меня закружилась голова, даже тошнота подступила к горлу.
На каждом шагу нас донимали нищие, совавшие едва ли не в лица нам грязные руки. Дервиши гнусаво распевали священные песни. Они трясли худыми телами, и я готов был отдать им последнее, только бы успокоились. К сожалению, карманы мои были пусты: отец хранил все деньги у себя.
Мы порядком устали, и отец спросил у мальчика-водоноса, где ближайшая мечеть. К моему великому изумлению, отрок этот, проживающий в мусульманской стране, задумался, а потом неопределенно ткнул в пространство. Мы повернули было туда, куда он указал, когда совсем с противоположной стороны послышался крик муэдзина. Мы оглянулись, свернули за угол, и оказалось, что мечеть находится едва ли не в двух шагах.
Отец снял хурджун, велел мне следить за Ширин, а сам, захватив заветный мешочек, поспешил на молитву.
Мы с Ширин, утолив голод оставшейся лепешкой, ждали отца, пока не задремали в тени.
Шум заставил меня вскинуться. Я увидел, как на углу улицы на глазах у толпы двое полицейских подсаживали в крытый грузовик нашего отца. Он не сопротивлялся, только искал кого-то глазами. В них были отчаяние и ужас. Никогда не приходилось мне видеть отца слабым, раздавленным. Вдруг я понял: он ищет меня! Я бросился к машине, расталкивая локтем зевак, и подоспел вовремя: отец скинул мне на руки свой мешочек, а полицейские не заметили этого. Лишь один из них счел, что я осмелился слишком близко подойти к грузовику.
— Куда лезешь, щенок шелудивой собаки! — закричал он и ударил меня дубинкой по голове.
В толпе загоготали. Взревел мотор. Я побежал вслед за грузовиком, но услышал позади отчаянный крик и понял, что это Ширин. Я вернулся к ней, хотел что-то сказать, но язык меня не слушался. Я упал. А когда пришел в себя, был уже вечер. Надо мной склонилось распухшее от слез лицо сестры. Волосы ее растрепались, кожа на лбу была рассечена, щеки в царапинах, из-под разорванного платья торчали ключицы. И все же в ее больших глазах мелькнула радость.
— Ты живой, Навруз! Живой!
— Пить, — произнес я спекшимися губами.
Она засуетилась.
— Сейчас. Арык рядом. Вот только кувшинчика нету.
— Достань из хурджуна.
Ширин закрыла лицо руками.
— У меня его отобрали. Все отобрали. И отцовский мешочек тоже.
Я вскочил.
— Не знаю кто, — только и проговорила бедная девочка. — Люди какие-то. Парни большие. Я не отдавала, а они побили меня. Забрали все и убежали. Вон туда.
Ширин показала за угол. Я сел, обхватив голову руками.
«Бог с ними, с пожитками нашими, — подумал я. Правда, я не знал, что же хранилось в мешочке. Но был бы отец не в тюрьме, тогда и горе — в полгоря. А сейчас мы одиноки: темная незнакомая улица, жестокая чужая земля.
Мимо проходили люди. На нас они не обращали ни малейшего внимания.
Никогда еще не чувствовал я себя таким заброшенным, никому не нужным. Ширин все еще всхлипывала, и я не знал, как успокоить ее. Я положил голову Ширин к себе на колени, принялся гладить ее черные волосы. Вскоре мы забылись тяжелым сном.
Проснулся я на рассвете. Мечеть, еще темная, будто вырезанная из жести, розовое небо за ней — все это выглядело очень красиво. Ширин спала, подложив под щеку ладонь, сжавшись в комочек. Плечи ее были голы, в синяках, и острое чувство жалости к сестре, к себе, к отцу вновь охватило меня. Я снял халат, хотя сам продрог, и накрыл им Ширин. Встал и несколько раз обошел небольшую площадь перед мечетью. Я двигался быстро, чтобы согреться. Вчерашние печальные события вновь воскресли в памяти. Боже мой! Куда я пойду? Где буду искать отца? А без него мы пропадем на чужбине.
На углу площади показались два человека в больших, величиной с добрый казан, белых чалмах. Они опирались на бамбуковые трости и ступали очень осторожно, но, едва я, догадавшись, что это духовные лица, двинулся навстречу им, поспешно засеменили мимо, отвернувшись.
— Полоумный отрок! — шепотом произнес один.
— Да. Развелось в нашем городе и сумасшедших и нищих! — поддержал другой.
От обиды и злости я готов был погнаться за этими святыми старцами и повыдергивать им жидкие бороденки!
Ширин проснулась, когда я подошел к ней.
— Папа вернулся? — спросила она, и столько надежды было в ее голосе, что я в ответ кивнул неопределенно головой.
— Сейчас мы с тобой сами пойдем к нему, — сказал я.
Мне не терпелось покинуть площадь, над которой высился этот священный храм.
Мы миновали немало улиц и переулков. То шли вперед, то возвращались назад. Путь нам указывали прохожие. Я обращался лишь к тем из них, которые казались мне благожелательными, а они-то, как я вскоре понял, отвечали мне наобум, лишь бы отвязаться. Неужели в этом огромном городе нет ни единого порядочного человека?!
Я выбился из сил от бесцельного хождения и от голода. Что уж говорить о моей маленькой Ширин! Но после того, как я сообщил ей, что идем мы к папе, девочка готова была перенести любые невзгоды. Она молчала, не жаловалась, не просила есть, хотя я видел, что ее уже пошатывало от слабости.
Отчаявшись вконец, я подошел к слепому, который, приткнувшись к стене, стоял с протянутой рукой, и спросил:
— Дедушка добрый, куда отправляет полиция задержанных людей?
— В тюрьму отправляет, сынок, — ответил он ласково.
— В тюрьму! — воскликнул я, будто меня укололи в самое сердце.
Слепой поднял на меня пустые глазницы.
— Кого забрала полиция, мальчик? — спросил он.
— Отца, — убитым голосом ответил я. — Его забрали вчера, когда он выходил после вечерней молитвы из мечети.
— Откуда ты и как тебя зовут?
И я рассказал этому слепому — первому, кто пожелал выслушать меня, — о себе и обо всем, что мы пережили.
— Ладно, — сказал старик и пошамкал беззубым ртом. — Я помогу вам найти вашего отца, дети. Но в Коране сказано, что каждый труд должен быть вознагражден.
В тот миг я был согласен на все.
— Говорите, — сказал я.
— Вы будете ходить со мной. До той поры, пока отец ваш не выйдет из тюрьмы, вы будете моими детьми. Дело нетрудное: я буду петь священные песни, а вы — стоять около и грустно глядеть на прохожих.
Старик ощупал меня и удовлетворенно кивнул головой.
— Сколько тебе лет? — поинтересовался он.
— Двадцатый, — ответил я. И добавил: — Я уже взрослый. Мне стыдно попрошайничать. У себя дома я работал в поле.
Он провел вялыми пальцами по моим рукам.
— Ничего, — сказал старик. — Тонкие руки. Мы еще подвяжем правую, будто она переломана.
— Нет, — сказал я, — ни за что!
Но он продолжал, словно не слыша моих возражений.
— Питание, жилье я вам обеспечу. Да и ремесло мое не из последних. Сыты будете, одежонку вам справлю.