— Грамоте разумеешь? У вас, раскольников, я слышал, все читать научены.
— Нам без грамоты никак, ваше сиятельство. Попов-то мы, вишь, не признаем, некому, значится, и Писание нам честь…
— Так, может, ты и эту книгу уже читал?
Управитель подвинул к Ивану тяжелый фолиант. Крышки переплета были сделаны из тонко выструганных дощечек, а когда Фогель откинул верхнюю, молодой человек с удивлением обнаружил, что книга сшита из кусков бересты, ровно обрезанных по краям.
Поняв по выражению лица Ивана, что тот видит странное сочинение впервые, Фогель спросил:
— А может, кто-нибудь из скитских ее при тебе читал?
— В глаза ее не видывал.
— Уразумеешь, о чем здесь? — Немец провел прокуренным пальцем по заглавной строке первого листа, выведенной коричневыми чернилами.
— «Во имя отца и сына и святаго духа изволением господа бога и спаса нашего Иисуса Христа вседержителя…» — без запинки прочел Иван.
— Постой, постой, вижу — хорошо учен. Погляди теперь, что здесь писано, — и Фогель перевернул сразу несколько толстых листов, ткнул пальцем в низ страницы.
— «И рек тот вогулич про идола Златою Бабой зовомого…» — начал читать Иван.
Управитель прикрыл ладонью текст и спросил:
— А ты слыхал про Золотую Бабу?
— Кто ж про нее не знает? Каждому детёнку старики байки про нее рассказывают: вот, мол, есть у вогул идол некий, по молитвам ихним помощь подающий… Только прячут его ото всех, крепко прячут, а и найдешь дорогу к нему — лешая нежить тебе путь заградит…
Фогель обошел вокруг стола, сел на свое место и вооружился линзой в медной оправе. Увеличительное стекло выпятило жирную вязь полуустава.
— В этой книге, найденной в разоренном скиту, сказано, где и у кого искать Золотую Бабу…
Немец умолк и со значительностью воззрился на Ивана. Но тот сохранял довольно-таки равнодушное выражение лица.
— Это очень важно для тебя и для всей твоей семьи. Захочешь, чтобы вас от заводских работ навсегда избавили, — поможешь мне. Не поможешь — загоню всех в казарму, будут вас в доменный цех под стражей водить, а на ночь под замок запирать. Вам теперь по суду за совращение приписных крестьян к побегу… И еще — Анютку твою к родителям верну; пускай за Мишку идет…
На лице Ивана появилось страдальческое выражение.
— Заставь о себе бога молить, ваше сиятельство…
Фогель жестом заставил его замолчать.
— А поможешь — твоя будет.
— Да заради таковой вольготы всепокорнейше служить готов, — частил Иван, словно опасаясь, что управитель передумает. — Ежели с командой к тому месту, где идол схоронен, пошлешь, я его, не щадя самого живота, отобью.
— В том-то и дело, что к вогулам солдат не отправишь, — со вздохом заговорил Фогель. — Они ведь редко живут, на сотню верст одна семья. А сообщаются между собой отменно быстро. Пока команда до капища доберется, вся тайга знать будет, куда и зачем идут… Тут такой человек нужен, которому они доверяют.
— Ваше сият… — робко начал Иван.
— Доннерветтер! — вдруг взорвался управитель. — Когда ты наконец перестанешь величать меня сиятельством — я не князь, черт возьми!
Проезжая на пароконной бричке по заводской плотине, Фогель зорко оглядывал раскинувшуюся внизу территорию завода. Сегодня управитель выглядел торжественно: он был в тщательно завитом парике и треуголке, белоснежное жабо топорщилось над воротом камзола. С плотины все виделось как на ладони: приземистые казармы, высокие корпуса домен, водяные колеса, размеренно вращающиеся под напором воды, низвергающейся из пруда в широкий тесовый ларь. В облаке водяной пыли то и дело возникали фигуры кузнецов, выбегавших из цеха «охолонуться». Так объяснял немец сидевшему рядом с ним господину в длинном парике, локоны которого ложились на плечи синего мундира. Остановив лошадей, Фогель стал показывать своему спутнику, где находятся различные производства завода, как именуются части поселка, раскинувшегося на пологих склонах над зеркалом огромного пруда.
— А вот извольте видеть, ваше превосходительство, этот край, или, как здесь говорят, «конец», населен выходцами из Тульской губернии, посему и зовется Тульским.
— Что же, хороши туляки в работе? — отрывисто спросил его превосходительство и, поднеся к глазу короткую медную трубу, принялся рассматривать строения Тульского конца.
— Не пожалуюсь. Сметливы и к рукомеслу привычны.