Неудобство будочки, точнее — Мотина удача заключалась в том, что она стояла на открытой местности и до леса выходило метров сто, не меньше.
— Жив кто? — спросил Мотя.
— Приятель Семенцова ранен, — ответил тот, кого Мотя выбрал за хитрецу во взгляде. — В плечо, не страшно…
— Пусть не высовывается, а то ведь жениться собрался… — усмехнулся Левушкин. — Тебя-то как зовут?
— Матвей, — послышался голос.
— Да ну?.. — удивился Мотя. — Меня тоже… Один из них бьет без промаха, — сообщил он. — Трудно будет подступиться…
— До вечера ещё далеко, — ответил Матвей-старший, как сразу же стал величать его про себя Мотя.
— Им-то высидеть легче, а вот я не высижу, — заметил Мотя. — Поэтому надо кончать, — прокручивая барабан и проверяя количество патронов, проговорил Мотя. — Как уж получится насчет того, чтобы живьем?.. Зараза!..
— Ты с кем там? — недоуменно спросил Матвей-старший.
— Да так, сам с собой…
Мотя набил барабан полностью.
— Ну вот что, Матвей-старшой, мне надо, чтобы они себя обнаружили. Понял?..
— Сделаем, — просто ответил Матвей. — Когда треба?..
— Давай сейчас… — Мотя отпустил дверцу, та со скрипом поползла в сторону, открыв щель, в которую Мотя и просунул дуло нагана. Блеснул огонек из будочки, и Мотя тотчас выстрелил. Из будочки послышался стон, прозвучало снова несколько выстрелов уже беспорядочно, наугад, Мотя снова ответил и выкатился из машины.
Но по нему уже не стреляли, это он почувствовал. Значит, попал и во второго. Только вот что с ними? Ранены, убиты? Первый, должно быть, убит А второй?..
Над кабиной всползла кепка Матвея-старшего.
— Лежать! — крикнул Мотя, но кепка по-прежнему маячила. Из будочки не стреляли. Мотя ползком обогнул её. Прислушался. Кто-то тяжело дышал внутри. Дышал совсем рядом, близко, значит, он лежит лицом к двери и ждет, когда кто-нибудь войдет. Он ранен. И тяжело. Мотя подполз к двери, распахнул её. Один за другим громыхнуло несколько выстрелов Потом у стрелявшего кончились патроны, и Мотя выбил наган из рук лежащего.
Не зная Ковенчука в лицо, Мотя сразу понял: это он. Длинное, неправильной формы лицо с тяжелым квадратным подбородком и холодные, уже стекленеющие в предсмертной агонии глаза. Они ещё продолжали гипнотизировать своей жестокой, властной силой. Степан, не таясь, с ненавистью смотрел на Мотю. На животе расползлось кровавое пятно, он прикрывал его рукой, но кровь сочилась сквозь пальцы.
— Где Косач, Ковенчук, и кто наводил тебя из наших? — в упор спросил Мотя.
— Убей! — присвистывая, прошептал Ковенчук. — Пристрели, сволочь! — с яростью проговорил он, и пена выступила на его губах.
— Слушай меня внимательно, Степан, внимательно слушай' — заговорил, стиснув зубы, Мотя. — Часы твои сочтены, мы тебя и до больницы довезти не сумеем, по дороге сдохнешь, поэтому сделай перед смертью доброе дело, скажи, где Косач и кто тебя наводил?
— Тьфу! — просвистел Степан, дохнув в лицо Моте горячим воздухом, и торжествующая улыбка осветила бандитское лицо. — Следом за мной придут другие, Косач найдет, воспитает, а ты сдохнешь, крыса красная!.. Всё!
Он повернул голову набок и замолчал. Мотя вышел из будки. У входа стоял Матвей-старший.
— До больницы и вправду не довезти, — согласился он, кивнув на Ковенчука. — А Котин, сволочь, убит. Жалко…
— Как Машкевич?..
— Да ничего, кость, говорит, не задета…
— Иди перевяжи! — приказал Левушкин. — Машину водить умеешь?..
— Нет… — вздохнул Матвей.
— Я тоже, — усмехнулся Мотя. — Может быть, Семенцов догадается…
— А с этим что?.. — Матвей кивнул на будку. — Час протянет, не больше, кровь идет сильно… Может быть, тоже перевязать?..
— Я ещё поговорю с ним, — перебил Матвея-старшего Левушкин.
Матвей ушел к машине. Сколько же времени? По солнцу судить: пять, шестой. Час протянет… Получается, что Ковенчук один и знает, где Косач и кто наводчик, А деньги у Косача. Тысячи рублей государственных денег, сбережений, заработанных потом и, кровью…
Мотя вернулся в будочку, сел рядом с Колекчукам.
— Последние просьбы есть?..
— Пристрели, — прошептал Ковенчук.
Лицо у него уже побелело, вытянулось, заострился нос.
— Что передать Путятину?..
На лице Ковенчука мелькнула брезгливая гримаса.
Мотя вдруг вспомнил. Собственно, это он и хотел вспомнить. И теперь улыбнулся, и Ковенчук заметил в нем перемену.