Тернбул, который уже ничему не удивлялся, серьезно смотрел на него круглыми серыми глазами.
— Если не ошибаюсь, мистер Уилкинсон, — минуты через две сказал он.
Уилкинсон, не вставая с дорожки, учтиво поклонился ему.
— К вашим услугам, — произнес он. — Нет, вы мне скажите, что с моей яхтой? Понимаете, меня здесь заперли, а яхта все же развлечение для холостяка.
— Простите нас, — с искренним огорчением сказал Тернбул, — но сами видите...
— Вижу, вижу, при вас ее нет, — разумно и милостиво ответил Уилкинсон.
— Понимаете, — снова начал Тернбул, и слова застыли на его устах, ибо из-за угла показались бородка и очки доктора Квэйла.
— А, дорогой мой мистер Уилкинсон! — обрадовался врач. — И мистер Тернбул здесь! Мне как раз надо побеседовать с мистером Тернбулом. Я уверен, что вы нас простите, — и, кивнув Уилкинсону, он увлек Тернбула за угол.
— Мой дорогой, — ласково сказал он, — я должен предупредить вас... вы ведь так умны... так почитаете науку. Не надо вам связываться с безнадежно больными. От них можно с ума сойти. Этот несчастный — один из самых ярких случаев так называемой навязчивой идеи. Он всем говорит, — и врач доверчиво понизил голос, — что двое людей украли у него яхту. Рассказ совершенно бессвязен.
— Нет, не могу!.. — воскликнул Тернбул, топая ногой по камешкам.
— Я вас прекрасно понимаю, — печально сказал врач. — К счастью, такие случаи очень редки. Собственно, этот настолько редок, что мы создали особый термин — пердинавитит, то есть навязчивая мысль о том, что ты потерял какой-либо вид судна. Не хочу хвастаться, — и он смущенно улыбнулся, — но именно я обнаружил единственный случай пердинавитита.
— Доктор, это неправда! — воскликнул Тернбул, чуть не вырывая у себя волосы. — У него действительно украли яхту. Я и украл.
Доктор Квэйл пристально поглядел на него и ласково ответил:
— Ну конечно, конечно, — и быстро удалился, бормоча: — Редчайший случай рапинавитита!.. Исключительно странно при элевтеромании... До сих пор не наблюдалось ни...
Тернбул еще постоял немного и кинулся искать Макиэна, как кидается муж, даже плохой, искать жену, чтобы излить ей гневное недоумение. Макиэн медленно шел по слабо освещенному саду, опустив голову, и никто не понял бы, что он в раю. Он не думал, он даже ничего особенного не чувствовал. Он наслаждался воспоминаниями, главным образом — материальными: той или иной интонацией, движением руки. Это неколебимое и отрешенное наслаждение внезапно оборвалось, перед ним появилась рыжая бородка. Он отступил на шаг, и душа его медленно вернулась на место. Когда Джеймс Тернбул скрещивал с ним шпагу, он не был в такой опасности. В течение трех секунд Макиэн мог бы убить собственного отца.
Однако гнев его исчез, когда он увидел лицо друга. Даже пламя рыцарской любви поблекло на миг перед огнем недоумения.
— Вы заболели? — испуганно спросил Макиэн.
— Я умираю, — спокойно отвечал Тернбул. — Я в самом прямом смысле слова умираю от любопытства. Я хочу понять, ч т о же все это значит.
Макиэн не ответил, и он продолжал свою речь:
— Тут Уилкинсон, этот, у которого мы взяли яхту. И судья, который судил нас. Что это значит? Только во сне видишь столько знакомых лиц.
Помолчав, он вскрикнул с какой-то невыносимой искренностью:
— А сами вы здесь, Эван? Может быть, вы мне снитесь? Может быть, вы вообще приснились мне и я сплю?
Макиэн молча слушал каждое слово, и тут лицо его осветилось, как бывало, когда что-нибудь открывалось ему.
— Нет, благородный атеист! — воскликнул он. — Нет, целомудренный, учтивый, благочестивый враг веры! Вы не спите, вы просыпаетесь.
— Что вы хотите сказать? — проговорил Тернбул.
— Много знакомых лиц видишь в двух случаях, — промолвил Макиэн, — во сне и на Страшном Суде.
— По-вашему... — начал бывший редактор.
— По-моему, это не сон, — звонко сказал Эван.
— Значит... — снова заговорил Тернбул.
— Молчите, а то я спутаюсь! — прервал его Эван, тяжело дыша. — Это трудно объяснить. Сон лживей, чем явь, а э т о — правдивей. Нет, сейчас не конец света, но конец чего-то... один из концов. И вот, все люди загнаны в один угол. Все сходится к одной точке.
— Какой? — спросил Тернбул.
— Я ее не вижу, — отвечал Эван, — она слишком проста. — Он опять помолчал и сказал так: — Я не вижу ее, но попробую объяснить. Тернбул, три дня назад я понял, что нам не стоит драться.
— Три дня назад! — повторил Тернбул. — Почему же это?
— Я понял, что не совсем прав, — сказал Эван, — когда увидел глаза того человека в келье.