— Ну вот... приехали, — говорю с вымученным кокетством, должным сгладить острые углы недоговоренности. — Спасибо.
— Что же ты... не пригласишь? На чашку чая? — глухо, не глядя на меня, отзывается он. — А?
Начинается!
— Прости, но сейчас там не та обстановка.
— Беспорядок после отъезда мужа? — поднимает он на меня глаза. — Я был на киностудии, так что информирован.
— До свидания, — как бы не слышу я и открываю дверцу.
— Постой, — удерживает он меня за руку. — Давай без... Оба оказались в одной и той же истории, и продолжить ее придется.
— Историю надо кончать, и как можно скорее, — вырывается у меня нервно.
— По логике — так, — соглашается он. — А сердечко-то на перебоях, нет? И разбираться, почему и что, — боязно, стабильности хочется. Семья в этом мире — ценность истинная, и если переоценивать ее, то не дай бог ошибиться? Что, аналогичные сомнения?
— И ты предлагаешь подняться ко мне, лечь в постель и разбираться в перебоях, переоценивать ценности и сомневаться в правильности сомнений?
— Не обижаюсь, — отвечает. — Это не ты, это твоя тяга к стабильности на меня ощетинилась. Кстати, стабильность — явление чудное. Но — относительно тебя и меня. Только. Такой уж я эгоист.
— Володя... — Слова тяжелые, вязкие, как тесто. Я, ужасаясь, сознаю, что говорю не то, да и... я ли говорю сейчас? — Уезжай! Сегодня это грязно, подло, ты сам потом будешь презирать меня...
Он уезжает. Я знаю: уезжает с надеждой, без разочарования, досады, и вдруг желаю, чтобы вернулся, остался, и, глядя на скрывающуюся за покатым горбом переулка машину, на его силуэт в морозно осеребренном светом встречных фар стекле, думаю, что запуталась в этой жизни и во всех понятиях о ней на день сегодняшний — окончательно.
И жутко от этого, и смутно до слез и сладкой тревоги, и умереть хочется. И жить, конечно.
Игорь Егоров
Первоначальный замысел заключался в знакомстве с актрисой под личиной репортера. Иного шанса для какого-либо перспективного контакта я не нашел. Далее намечалось связаться с Володькой, заставить его накропать интервью и тиснуть в газетке. Я полагал, что в честь моих бесчисленных услуг отказа с его стороны не последует. План рассыпался, как пирамида бильярдных шаров в начале игры. Все было не так, и все было плохо. Выслушал ее монолог, построенный в пределах конкретной задачи, — будто телевизор смотрел, не более того; изуродовал крыло «доджу» — всю ночь потом с ним колупался и в довершение всего открыл ее знакомство с Крохиным. Его, слава богу, перехватил у театра, нагородив в свое оправдание черт знает что: дескать, одному из друзей была необходима некая информация и получить информацию можно было лишь этаким, более чем странным образом. Володька хоть и лупил на меня глаза в недоумении, но принял известие просто и выпытывать ничего не стал. Относительно интервью даже одобрил и посоветовал мне попытать удачи на поприще журналистики самому. Ерунда, конечно. Каждый кулик в свое болото зовет. Обещал также свести с Мариной поближе — собраться компанией, посидеть... Я повеселел. А то, что интервью? Ну поговорили. А воз, как выразился; баснописец, все там же. Конечно, при встрече здороваться будем или билетик в театр могу попросить, хотя тут у меня такие возможности — ей самой впору ко мне обратиться. Да и что в театре смотреть? Изображают на арене какую-то жизнь, но не жизнь это, и правды в ней — ни-ни. Я вообще, наверное, здорово очерствел: раньше хоть читал, а сейчас разве фильмец у друзей по видео поглазеешь, и все. Про какого-нибудь «грязного Гарри» с пиф-паф. Мечтаю, кстати, о собственной системке фирменного, естественно, производства. А она, Марина, дуреха, думала ведь, будто я к ней как к человеку искусства, как к знаменитости! Очень надо! Подумаешь, лирическая героиня! — вагон их. Люблю я ее, вот в чем дело. Я сильный, уверен, человек. А в искусстве — будь то литература, кино, театр, человек в первую очередь ищет между строк самого, себя, оправдания и подтверждения собственных слабостей, чем искусство его и привлекает. Может, кто-то и подтверждения силы своей ищет, но мне такое ненадобно, я себя понимаю без комментариев. А встреча наша все же была событием.... Все помню. Ее слова, голос, помню прощание, когда держал узкую ладонь, затянутую тонкой перчаткой, вглядываясь в ее глаза — холодные, прекрасные, серые... Теперь без нее я не мог, но сосредоточиться на данном вопросе препятствовали заботы. В частности, приобретенная в комиссионке «Волга», представлявшая готовый к переплавке лом: гниль, ржа, одно название, что машина. Когда с папаней ехали из магазина, Я на всех парах проскочил через здоровую лужу, и папаню окатило грязью с ног до головы — в полу, подло прикрытая картонкой, обнаружилась огромная дырища. В общем, сплошное разочарование. Реставрировать этот хлам просто руки не поднимались. Но тут возникла мыслишка. Жил в нашем доме научный сотрудник, ныне покойник, владелец свеженькой «Волги», и находилась тележка в одном из индивидуальных гаражей под железнодорожной насыпью. Наследники насчет этой «Волги» не чесались: по крайней мере, гараж каждую зиму был завален снегом, а замки обросли ржавчиной. Подумалось так: угнать, вварить панель с моим номером кузова, движок тоже пока собственный воткнуть, а все оставшееся сплавить налево через Эдика — я тут обронил ему о видах якобы на новый кузов, и он в момент сыскал купца на старый. Купец давал две тысячи. Вариант. Поднять в одиночку дело с угоном было не просто и по соображениям техническим, и в плане отсутствия моральной поддержки. В сообщники вырисовывался Михаил, тем более на днях я обнаружил концы, как устроить товарищу квартиру в новостройке неподалеку от деревни. Я — квартиру, он — угон. Кстати, свои доллары и часть моих он обменял у фарцы и теперь мог обставиться как большой человек.