Александр Лукич медленно снимает очки в самодельной жестяной оправе и, аккуратно завернув их в кусочек желтой байки, упаковывает в деревянный футляр. Он близорук, в трех шагах человека не узнает и поэтому очень бережет свои очки.
— Мы должны все знать о твоей семье, — медленно произносит Куликов.
Футляр опущен в карман гимнастерки, очки должны быть в сохранности. Но все предосторожности не помогут. Вскоре стекла треснут, дужки сломаются. Три года мы в одном трибунале, и всегда идут поиски новых стекол для очков Куликова. А ведь нет человека более аккуратного, чем он, да и работа в архиве как будто спокойная. Но Александр Лукич всегда готов прийти на помощь другим. В трибунальской работе всякое бывает, и в случае опасности Куликов бросается вперед, не дорожа собой. Счастье еще, что пока страдали только очки.
Паша смотрит на Александра Лукича. Я знаю: он видит пожилого красноармейца, с добрым усталым лицом и, наверное, сомневается, стоит ли открывать душу рядовому трибунальцу. Ведь дети больше доверяют внешним приметам. Надо подтолкнуть Пашу.
— Ну что же ты? Мы слушаем.
Паша тихо начинает рассказывать…
Отец Яковлевых — железнодорожник, погиб на германском фронте. Мать — портниха. Виктор работал в депо учеником слесаря, затем вступил добровольцем в Красную Армию. Год назад окончил курсы красных командиров, получил, назначение в Надеждинск. Часто писал письма, звал жить к себе. Но Пашка был ранен осенью — вздумал перебегать улицу во время перестрелки с бандитами. Долго лежал в больнице, два раза резали ногу. Наконец-то выздоровел, стали с матерью собираться в Надеждинск. Вдруг пришло извещение: «Ваш сын покончил с собой». Мама лежит больная — такое горе! А сегодня почтальон принес последнее письмо от Виктора. Вот тогда Пашка решил явиться в трибунал — должна же быть правда на свете?!
— Зачем врут о самоубийстве? — сдерживая слезы, говорит парнишка. — Виктора убили! Прочитайте письмо!
Паша протягивает Александру Лукичу листок, сложенный треугольником.
Вместе с Куликовым рассматриваю почтовые штампы. Может быть, это старое, затерявшееся в почтовых вагонах письмо? Нет, штамп надеждинской почты разборчив: «28-III-22 г.». Но ведь труп Яковлева был обнаружен утром 25-го! Где же было письмо три дня? В таких небольших городках, как Надеждинск, почтовых ящиков на улице нет. Письма относят на почту. А 28-го Яковлев уже два дня как лежал в земле.
Бумага письма толстая, вощеная. Похоже, что этот лист — форзац, вырванный из книги. Письмо короткое. Конец очень интересен:
«…Если со мной что-либо случится, знайте, иначе я поступить не мог. Честь командира дороже всего. Пожелайте же мне удачи! Целую. В и к т о р».
Полоска бумаги внизу оторвана. Вскакиваю, бегу к шкафу Куликова, достаю дело Яковлева. Так и есть. Бумажка для предсмертной записки оторвана от письма. Значит, и письмо и записка написаны в одно время, вечером 24 марта.
— Правильно сделал, что пришел к нам, Паша! — говорит Куликов. — Письмо останется у нас. Ты иди к маме, ей очень трудно. А мы разберемся. Ступай, Паша…
Маленькая фигурка, прихрамывая, идет к двери. Какая же «честь командира» заставила Виктора поднять пистолет? Какой «удачи» он ждал в последнюю минуту?
— Пошли к председателю, — говорит Куликов, — рано такое дело класть на полку!
Вкладываю письмо в дело. К серой обложке прикреплена фотография Яковлева: человек, проводивший дознание, был аккуратен. Фотокарточка маленькая — базарная пятиминутка. Черты лица стушевались на плохой бумаге. Но заметен непокорный чубик, хорошо видны большие глаза. Взгляд у Виктора открытый и немного грустный. Пашка очень похож на брата. Пусть только другая у него будет судьба.
2. ВОЕННЫЙ ТРИБУНАЛ
Всего два десятка шагов до кабинета председателя трибунала, но быстро их не пройдешь. В коридоре многолюдно. Наступает весна 1922 года, идет пятый год Советской власти, но еще много дел в производстве реввоентрибуналов в Сибири. Прошло два года, как наша армия с помощью партизан разгромила белогвардейские войска Колчака и заставила уйти в Приморье остатки белых частей и дивизии интервентов — японцев, чехов, французов, англичан, американцев. Всего несколько месяцев назад ликвидирована авантюра барона Унгерна в Монголии и сам он казнен по приговору Реввоентрибунала. Банды последних белых волков, как сыпь после тифа, еще проступают в разных местах Сибири, Якутии, Дальнего Востока. В Приморье под защитой японских штыков правит «земский собор» во главе с генералом Дитерихсом — министром двора Николая II, однако дни последнего грязного островка белогвардейщины на русской земле уже сочтены. Два месяца назад, 12 февраля, наши войска взяли штурмом «неприступные» укрепления белых под Волочаевкой и, освободив Хабаровск, стремительно двинулись на юг, к Владивостоку, но корпус японцев преградил дорогу. Красная Армия приостановила наступление, требуя эвакуации интервентов. Развернулось мощное партизанское движение. И все же падение последнего оплота белогвардейщины не отрезвило империалистов. Еще не погасли надежды у врагов Советской России начать новый «крестовый поход». Пока что ни одна держава не признала Советское государство, зато нет такой разведки в капиталистическом мире, которая не посылала бы своих шпионов и диверсантов не только в Москву, но и в Сибирь.