— Пожалуй, — сказал Шарапов. — Хочешь, давай прикинем по вариантам. Ну, во-первых, ее могли убить из корысти.
— Вряд ли, — возразил Тихонов. — По обстановке преступник никак не мог ее ограбить — люди сзади шли. Да и сумочка Аксеновой при ней осталась. На богатое наследство тоже рассчитывать не приходилось…
Шарапов кивнул:
— Значит, отпадает. Тогда — ревность?
— Вот это очень возможно. Молодая, красивая — мог какой-нибудь хмырь загубить женщину, лишь бы другому не досталась. Мне вообще кажется, что мотив скрыт где-то в ее личной жизни. И письмо…
Шарапов сказал:
— Пошли дальше. Хулиганство. Обстоятельства убийства вполне подходят для этой версии: разгулялся пьянчуга, ну и ткнул шилом ни в чем не повинного человека…
— Могли убить на почве ее служебных или общественных дел, — продолжал Тихонов, — но данных для такой версии у нас фактически нет. Убийство на семейной почве? Нет, это сразу отпадает…
— Остается еще убийство из мести или для сокрытия другого тяжкого преступления, — задумчиво сказал Шарапов. — Таких данных у нас пока тоже нет, но отбрасывать эти мотивы рано.
— Рано, — согласился Тихонов. — Ну и последнее: эксцесс. Аксенову мог убить какой-нибудь сумасшедший либо на нее напали по ошибке, приняв за другого человека.
Шарапов грустно улыбнулся:
— Прямо весь уголовный кодекс перебрали. Значит, какие оставим направления?
— Я думаю, что в первую очередь надо пройти по ревности и хулиганству. Потом будем думать о мести, это понятие широкое и многое охватывает. Попробуем проверить эксцессы.
— Конечно. — Шарапов поднялся, повертел в руках характеристику. — Не забудь только: ее могли убить за то, что она слишком много знала о ком-то. В общем, работенки нам, видно, хватит…
Зазвонил телефон.
— Тихонов.
— Але, Тихонов, Демидов говорит.
— Да, да, Иван Михалыч, слушаю.
— Сейчас со мною снова ехал парень, про которого ты спрашивал, тем же рейсом…
Стас неожиднно охрип:
— Где он?
— А кто его знает! На Цветном, у цирка из автобуса вышел. А сел здесь же, у «Байкала». Из чемоданчика книжку достал и читал всю дорогу.
— Ах, черт возьми! Что же ты его не задержал?
— Так откуда я знаю — задерживать его или нет? У нас такого уговора не было. Ты ж позвонить в случае чего просил…
— Это верно, — сказал с досадой Тихонов. Подумал. — Тем же рейсом, говоришь? И с той же остановки?
— 20.37. От «Байкала».
Тихонов подумал еще немного.
— Тогда вот что, Иван Михалыч. Завтра, в это время мы с тобой поедем. Если парень войдет в машину, ты мне знак подай…
— Ладно. Посигналю два раза.
— Договорились. Привет!
Тихонов захлопнул дверь, но замок опять не выпускал ключ. Стас аккуратно поводил им сбоку-набок, резко дернул на себя. Ключ вышел. Стас повернул голову и в длинном сумеречном коридоре увидел Шарапова, издали узнал его раскачивающуюся походку.
— Далеко собрался?
— Беседовать «за жизнь» со Ставицким.
— А чего ты его к себе не вызвал?
— Нецелесообразно. Когда я задаю ему вопросы у него дома — это милая беседа. Когда мы мило беседуем на Петровке — это допрос. А допрашивать его пока еще рано. Пока надо просто мило беседовать с ним.
— Ну давай, собеседник! Ишь ты… — ехидно улыбнулся Шарапов.
Ставицкий оказался совсем не таким, как представлял себе Тихонов. Ничего в нем не было изнеженного и хлыщеватого. Высокий — вровень со Стасом — красивый парень открыл дверь, мельком глянул на удостоверение, спокойно сказал:
— Заходите. Я ждал вас.
— Это почему же?
— Было бы грубейшей ошибкой следствия не поговорить с человеком, который, быть может, лучше всех знал убитую.
Стаса неприятно царапнуло слово «убитая». Все-таки о любимом человеке!
— Вот я решил этой ошибки не допускать.
Стас снял пальто, замешкался, вроде искал, куда повесить. На вешалке висело серое короткое пальто, на сундуке лежала черная замшевая куртка.
— Извините за нескромный вопрос, — простовато улыбнулся Стас, — сколько стоила эта куртка?
Ставицкий удивленно взглянул на него:
— Семьсот двадцать форинтов. Я ее в Венгрии купил. А что?
— Мне вот такую же предлагают. Девяносто рублей хотят. Дорого, наверное?
— Это дело любительское. Охота пуще неволи…
— Да я вообще не знаю, пойдет ли она мне. Черный цвет — боюсь, при моей фактуре буду похож на факельщика.
— А вы примерьте эту.
— Можно?
— Конечно.
Стас натянул куртку, посмотрел в зеркало. Теплая, с подстежкой, шерстяным воротничком. До середины бедер. Сказал:
— И зимой можно носить вместо пальто.
— Можно, — ответил Ставицкий. — Хотя я в ней обычно только в машине езжу. — Помолчал, подумал, потом сказал: — Ну что, наверное, маскарад можно кончать? Куртка сидит неважно — оттопыривается пистолет в заднем кармане. А зачем вам надо было осмотреть мою куртку?
Стас быстро глянул ему в глаза, спокойно ответил:
— Куртку — не надо. Я хотел осмотреть себя в куртке. Мы же с вами одного роста. А насчет пистолета вы ошиблись. Это коробочка с мятными конфетами «Эвка». Угощайтесь!
— Вот и хорошо. Поставим все точки над «ё». Значит, подозреваете?
— Нет. Нет достаточных оснований. А вот серьезно поговорить — есть о чем.
— Как же это вы для такой серьезной беседы пистолет не взяли? — сердито хмыкнул Ставицкий.
Тихонов удобно уселся в кресло:
— А я его попусту с собой не ношу. Он же ведь, черт, тяжелый. Да и таскать его вот так повсюду — потерять можно, голову потом за него снимут.
— Мне казалось, что вы без этого обязательного криминального атрибута никак не обойдетесь.
— Дело в том, что этот атрибут для меня такой же инструмент в работе, как для бухгалтера — счеты или для вас — коробочка с гримом. Вы же не берете ее с собой, отправляясь в магазин или в гости?
— А вы пришли, чтобы прицениться к моей куртке?
— Нет. Я пришел к вам в гости.
— Но вы же подозреваете меня.
Стас посмотрел на него и сказал:
— Подозрения, уложенные в рамки уголовного закона, являются только следственными действиями. И все! Вы мне лучше расскажите, что вы делали в понедельник вечером.
Ставицкий походил по комнате:
— В театре я был свободен. Позвонил Тане в редакцию около пяти, может, в половине шестого, предложил встретиться, поговорить. Она куда-то торопилась, сказала, что ей надо с кем-то увидеться. Велела позвонить в среду. Я поехал к Генке Григорьеву…
— Кто это?
— Мой приятель — тоже актер. Его не оказалось дома. Там рядом с ним кинотеатр «Прогресс». Делать было нечего — зашел на семичасовой сеанс. Потом поехал в ресторан, поужинал и отправился домой спать. Вы удовлетворены?
— Почти. Вы откуда звонили Тане?
— Из дому.
— Через сколько вы вышли?
— Вскоре. Минут через тридцать, наверное.
— Где живет Григорьев?
— На Ломоносовском проспекте.
— Каким транспортом ехали к нему?
— Четвертым троллейбусом.
— Итак, складываем: пять тридцать — вы звонили Тане, плюс полчаса на сборы — шесть. Минут пятнадцать ходьбы до остановки четвертого троллейбуса, плюс минут тридцать езды. Значит, без четверти семь вы были у Григорьева. Так?
— Так.
— Когда вы уходили из дому, кто-нибудь из соседей вас видел?
— Понятия не имею. Я как будто никого не встретил.
— Идемте дальше. Дома у Григорьева вас кто-нибудь видел?
— Нет, я же сказал, что его не было.
— А может, кто-либо из чад и домочадцев?
— Нет. Никто дверь не открыл.
— Ладно. Без пяти семь вы в кинотеатре. Какой демонстрировали фильм?
— Какая-то импортная белиберда.
— А точнее?
Видно было, что Ставицкий напрягся: