Он было поднялся, но Добруш остановил его.
— Да куда тебе, ты же на ногах не держишься. У тебя и в эскадрилье дел по горло. А мне все равно надо посмотреть, что это за мотор.
Инженер смущенно потер слипающиеся веки:
— Замотался... Ладно, действуй!
Все вокруг замерзло. Здесь, на высоте семи тысяч метров, термометр показывает минус тридцать. И близкие звезды, и чернота неба, и машина, и люди в ней — все застыло в неподвижности. Даже гул моторов, кажется, только потому не отстает от них, что примерз к обшивке самолета.
— Штурман, как курс?
— Курс хорош, командир.
— Стрелок, у вас все в порядке?
— Все в порядке, командир.
— Не забывайте о кислороде. Какое у вас давление?
На высоте семи тысяч метров, где атмосферное давление составляет едва ли половину нормального, пилоту нужно постоянно следить за самочувствием экипажа. Малейшая неполадка с подачей кислорода — и наступает обморок, а через несколько минут — смерть. Человек ничего и не почувствует.
— Сто двадцать, командир.
— Как?! Вы успели съесть тридцать атмосфер?! Стрелок, вы что — костры им разжигаете?
Надо же! Кислород им особенно потребуется на обратном пути, потому что возвращаться предстоит на восьми с половиной — девяти тысячах метров. Нужно экономить горючее, а именно на этих высотах у них будет сильный попутный ветер. Но если кислорода не хватит...
— Нет, командир, я им дышу, — с обидой возражает стрелок.
— Так дышите экономнее! Немедленно уменьшите расход кислорода!
В наушниках слышится сопение стрелка и, потом его голос:
— Уменьшил, командир.
— Ладно. Штурман, у вас какое давление в баллоне?
— Сто двадцать пять.
Хоть один умный человек нашелся.
Добруш понимает, что несправедлив. Расход кислорода у стрелка нормальный. Но это уже сказывается Кенигсберг. Города не видно, но пилот всем телом чувствует его приближение, чувствует затаившуюся в нем опасность. И нервничает.
— Эй, стрелок!,.
— Я слушаю, командир.
— Не злитесь.
— Не буду, командир. — Стрелок веселеет. — Долго нам еще? Я совсем окоченел...
— Штурман, как цель?
— Девять минут сорок секунд.
— Стрелок, вы слышали? До Кенигсберга девять минут сорок секунд.
— Понял, командир.
И они смолкают.
...Необходимо было поговорить со штурманом Назаровым.
В землянке, служившей одновременно и клубом, и столовой, и библиотекой, было почти пусто. За столиком у окна двое летчиков играли в шахматы. Трое других, среди которых находился и майор Козлов, перекидывались в карты.
Назаров сидел на табурете у стеллажа и читал книгу. На нем были безукоризненно выглаженные брюки, до блеска начищенные ботинки и новенькая кожаная куртка. Выбритое до синевы лицо его казалось аскетически сухим.
— Мне надо поговорить с вами, штурман.
Назаров поднял голову и взглянул на него.
— Но, пожалуй, не здесь, — добавил Добруш.
Штурман положил книгу на полку и поднялся.
За столиком, где сидел майор Козлов, установилась тишина. Летчики с любопытством поглядывали на Добруша с Назаровым.
Добруш уже прошел было мимо и взялся за ручку двери, как вдруг сзади услышал шепот:
— Да какой из него летчик! Карьерист и бабник, недаром из истребителей выгнали...
Добруш отпустил ручку и повернулся. Шепот оборвался. Шрам на лице капитана начал медленно чернеть.
Он шагнул к столу.
— Вы хотели мне что-то сказать, Козлов? — спросил он майора.
Тот приподнял брови с деланным удивлением.
— Я?! Ну что ты, дорогуша, здесь о тебе...
— Встать, — тихо сказал капитан.
Козлов уставился на него с изумлением.
— Что-о?! Да как ты смеешь так разговаривать со стар...
Капитан положил руку на кобуру пистолета. Майор осекся.
— Встать! — повторил Добруш.
Не спуская глаз с руки капитана, майор начал медленно подниматься.
— Имей в виду, — проговорил он, бледнея, — это тебе...
— Смир-рна!
Козлов вздрогнул.
— А теперь повторите вслух то, что вы шептали. Я предпочитаю, чтобы такие слова мне говорили в лицо, а не в спину.
— Я ничего не...
Капитан ждал, глядя на него в упор тяжелым взглядом. За соседним столиком перестали играть в шахматы. Лейтенант, сидевший рядом с майором, заинтересовался картами, которые держал в руках. Второй летчик откинулся на спинку стула и с любопытством поглядывал то на капитана, то на майора.
— ...не говорил, — выдавил майор.
Добруш презрительно скривил губы.
— Оказывается, вы, Козлов, еще и трус.
Майор судорожно дернулся.
— Садитесь! — Добруш резко повернулся и пошел к двери.
Штурман, со скучающим видом разглядывавший в продолжение этого разговора спичечную коробку, шагнул за ним.